Две философии жизни в романе И. А. Гончарова “Обыкновенная история”
Роман И. А. Гончарова “Обыкновенная история” начинается с того, что герой покидает родной дом и отправляется на поиски счастья. Александр не может вразумительно ответить на вопрос дяди, зачем он приехал в столицу. Говорит о том, что мечтает о пользе, “которую он принесет отечеству”, что его влечет “жажда благородной деятельности”. Он пишет стихи и верит в бескорыстную дружбу и великую любовь. Но, оказывается, совсем не знает, что в Петербурге надо делать “карьеру и фортуну”, и не представляет, как их делать.
За свои двадцать
Но весь этот духовный багаж он не может применить в Петербурге. Потому Адуевы по-разному понимают счастье, разное ценят в людях. Петербург в романе Гончарова – это выражение “нового порядка”, дела, “злобы дня”, “практического
Александр, при всей своей посредственности, обычности, очень внимательно относится к собственным душевным переживаниям. И вот такой внимательный к себе, герой близорук, а порой жесток и несправедлив в любви. Увлеченный Наденькой, Александр уже ничего не замечает вокруг, кроме своих чувств. Он весь замкнут на них, вернее, на своих переживаниях. Мир вдруг оказался гармоничным. “… Вот жизнь! – думает Адуев-младший, – так я воображал ее себе, такова она должна быть, такова есть и такова будет!” Но эта гармония достигнута не деятельным творческим преображением жизни, а тем, что Александр просто-напросто отвернулся от дисгармоничной действительности. “Ужели есть горе на свете?” – спрашивает его Наденька. “Говорят есть… – задумчиво отвечал Адуев, – да я не верю… ” Курьезны оглядка на литературные образцы, поза самолюбования. “Я двое суток не знаю, что такое есть”, – говорит Александр в период своего увлечения Наденькой. И читатель понимает всю относительность его страданий. Многое в поведении, суждениях, переживаниях Александра объясняется тем, что он молод. Его романтизм еще и возрастной: “Я люблю, как никогда никто не любил, всеми силами души… “. А ведь он по-своему прав. Прав, не принимая “мудрость” дяди, утверждающего, что “с Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами”. Что это за любовь, если она соглашается признать себя повторением уже бывшего? В переживаниях и речах Александра явно виден максимализм юношеского чувства. Но совсем другим показан герой в отношениях с Юлией и Лизой. Он проходит путь от восторженного влюбленного до пошлого и циничного обольстителя.
Жизненные неурядицы Адуева-младшего отражают также его принципиальное нравственное несовпадение с “веком”, “Петербургом”, “делом”. Потерпевший неудачу Александр, уезжая из столицы в родную усадьбу, мысленно обращается к Петербургу: “… прощай город поддельных волос <".> город учтивой спеси, искусственных чувств, безжизненной суматохи”. Обвинения героя одновременно наивны, излишни мак-сималистичны и в то же время во многом справедливы.
Писатель обозначает основные, поворотные моменты в эволюции Александра. Один из поворотов – потрясение, которое герой испытал на концерте. Что же открылось ему? Прежде всего истина, которую он принимает с горечью: он Адуев, не исключение, а один из многих: “Эти звуки < ..> внятно рассказывали ему прошедшее, всю жизнь его”. Раз жизнь его можно рассказать, значит дядя прав: он – “как все”. Прекрасная музыка, поведение артиста показали Александру, что деление людей на “я” и “толпу” ложно, что возможны и более естественны какие-то другие отношения человека с людьми. Писатель дает яркое сравнение: музыкант – это творческое, индивидуальное, личностное начало, а оркестр – это общее, “толпа”, слитное. Но эти два начала находятся не в антагонистических, а в каких-то новых, загадочных для Адуева творческих, гармонических отношениях. Музыкант заиграл, “оркестр начал глухо вторить, как будто отдаленный гул толпы, как народная молва… “. Художник знает какую-то тайну, в его отношениях с оркестром – какой-то прообраз будущих возможных отношений всякого человека и всех остальных людей, человечества. Адуев размышляет о музыканте, который “с своей глубокой, сильной душой, с поэтической натурой, не отрекается от мира и не бежит от толпы: он гордится ее рукоплесканиями. Он понимает, что он едва заметное кольцо в бесконечной цепи человечества”.
Покинув Петербург, Адуев-младший начинает понимать, что окружающая его жизнь, при всей ее прозаичности и обыкновенности, значительна, полна глубокого смысла. Живя в усадьбе, размышляя о своем петербургском поражении, Александр обретает простоту и ясность мысли, которые проявляются в его речи. Фраза, в основе которой, как правило, эффектная, но уже отработанная метафора или сравнение (“корабли, принесшие нам дары дальних стран”), уступает место простому и ясному слову. Подтверждение тому – его письмо к тетке. Александр понял и сумел выразить то, что жизнь не может преобразиться сразу, стать гармоничной, что к счастью ведет трудный путь. “Признаю теперь, – писал он, – что не быть причастным страданиям значит не быть причастным всей полноте жизни”. Гончаров один из первых в прозаическом произведении показал, что в переживаниях обыкновенного человека можно увидеть и игру в страдания, и истинные, глубокие потрясения, которые “очищают душу” <".> делают человека сносным к себе, и другим и возвышают его”. Теперь он, написал Александр в своем письме, “не сумасброд, не мечтатель, не разочарованный, не провинциал, а просто человек, каких в Петербурге много”. Он понял, что жизнь в Грачах – это “сон”, “застой”, прозябание. Надо возвращаться в Петербург. Третьего варианта жизнь не дает. Да к тому же сердце “ныло и опять просилось” в петербургский “омут”.
Письмо из деревни написал уже как бы обновленный Александр – столь значительная перемена произошла с ним. Что обусловило эту перемену? Гончаров не дает однозначного ответа: и время (около десяти лет прошло), и обдумывание пережитого. На смену максимализму, возвышенным порывам пришли уравновешенность, житейская мудрость (“мудреные узлы развязались сами собой”). Но вместе с нею пришла и усталость души. Александр, как явствует из строк его письма, адресованного дяде, уже согласен признать, что “у всякого мечты со временем улягутся”, как у соседа, который “воображал себя героем, исполином – ловцом пред Господом”, а теперь “мирно разводит картофель и сеет репу”. В герое уже зародилась и постепенно зреет готовность к компромиссу с “веком”. Тут чуть слышно, но уже звучит зловещая нота, предваряющая эпилог, где Александр предстает самодовольным, сытым буржуа.
Делец Александр Адуев, собирающийся жениться на дочери Александра Степаныча (“пятьсот душ и триста тысяч денег”), – пошлый и отвратительный. Поразительно, что Гончаров еще в середине 40-х годов, когда капитализм в России только набирал силу, уже предугадал, во что выродится тип буржуазного дельца при катастрофическом убывании в нем естественности и человечности.
Так почему же “обыкновенные истории” неизбежно подразумевают нравственный компромисс, а в конечном счете поражение и “романтика” и “прагматика”? У каждого из них – своя система ценностей. Но в главном ущербны обе: и та и другая сориентированы на готовые, взятые извне схемы, внешние по отношению к человеку авторитеты, догмы, будь то “романтическая” свобода или “святые” требования “века”. И тот и другой герои пытаются приспособить себя к избранной норме, а не осуществить себя как личность. В таком случае у человека есть “история”, но нет высокой судьбы.
Высокая судьба человека – и человека вообще, и данного конкретного – подразумевает в нем героическое начало, творческую, мужественную позицию перед лицом “обыкновенных обстоятельств. Такую позицию, по мысли Гончарова, высказанной позднее в статье “Мильон терзаний”, занимают в жизни Чацкие всех времен. Чацкий, по словам романиста, “передовой воин”, “застрельщик”, он бьется “для будущего и за всех”, Его роль и “страдательная” и в то же время “победительная”.
Аналіз засвіт встали козаченьки.