Історія Русів – Козацькі літописи

ИСТОРИЯ РУСОВ
(Уривки)
На место Скалозуба, в 1592 году избран гетманом из есаулов генеральных заслуженный в войске малороссийском природный шляхтич польский Федор Косинский1, и в его время началась известная оная эпоха ужаса и губительства для обоих народов, польского и руского, эпоха, умолченная по историям или легко в них описанная, но которая, потрясши Польшу до самого основания и колебавши ее более ста лет, низринула, наконец, в бездну ничтожества, а народу рускому давши испить самую горестную чашу, каковую и во дни Нерона и Калигулы2

не все христиане вкушали, преобразила его в иной вид и состояние. Это значит уния, выдуманная в Риме папою Климентом VIII3 и принесенная каким-то польской породы прелатом Михаилом Кунинским. Она явилась здесь в лисьей коже, но с волчьим горлом. Епископы руские и митрополит их киевский Михаил Рогоза со многими архимандритами и протопопами в 1595 году приглашены были самым лестнейшим образом в город Брест-Литовский на совет братерский. Названо сие собрание духовным греческой церкви собором. Председательствовавший в нем нунций папежский со многим римским духовенством, ниспослав рускому духовенству благословение папское и дар святого духа, воззывал его к единоверию и сопричастию славы, обладающего миром, и в сочлены повелителя вселенной. В приданное к тому обнадеживали наддачею епископам и монастырям деревень с подданными, а белому священству по пятнадцати домов в послушание или рабство из их же прихожан. Сие действительно и исполнено определением короля и сената, слепо повиновавшихся изволениям папским. Духовенство руское, прельстясь порабощением себе толикого числа своих соотчичей и чад духовных и не заботясь нимало о обязанностях своих пред богом, пред общею церковию и пред народом, их избравшим, подписали согласие на унию и присягою то утвердили. И сих предателей было восемь епископов и один митрополит Рогоза с архимандритами и протопопами, а именно: 1-й – Ипатий, епископ владимирский и брестский, прототроний константинопольский; 2-й – Кирилл Терлецкий, епископ луцкий и острожсний, екзарх патриаршеский; 3-й – Ермоген, епископ полоцкий и витебский; 4-й – Иоанн Гоголь, епископ пинский и туровский; 5-й-Дионисий, епископ холмский и бельский; 6-й – Иннокентий Борковский, епископ черниговский и остерский; 7-й – Ираклий Шеверницкий, епископ волынский и почаевский, и 8-й – Феоктист, епископ галицкий и львовский. А не соблазнившихся епископов, возвысивших сан свой пастырский благоразумием и твердостию, прямо апостольскою, устояло только три: северский Иоанн Лежайский, потомок князей Северских; переяславский Сильвестр Яворский и подольский Иннокентий Туптальский, да протопоп новгородский Симеон Пашинский. Сии мужи, исполнившись ревности по вере своей древней апостольской и по отечественным законам и обрядам, возражали соборищу оному, препирали его и, наконец, торжественно пред ним и пред целым светом протестовали, что они, бывши членами великой католической церкви греческой и иерусалимской и не имевши от ее патриархов и всего духовенства согласия и позволения на перемену догматов и обрядов, древними вселенскими соборами утвержденных, не признают вводимых в нее новостей и творцов их законными и правильными и весьма от них, яко от самозванства и заблуждения, отрицаются. Соборище оное, по многих словопрениях и угрозах, не поколебавши сих столпов церкви, предало их оскорблению и, урезавши им бороды, изгнало из сонмища своего, осудив на лишение сана их и должностей. Гетман Косинский, сведавши о заводимых в Бресте новостях толикой важности, тотчас сделал сильные от себя представления: одно к королю и сенату, а другое – в самое Брестское собрание. В первом доносил он яко наместник королевский и министр правления, “что перемена в вере и обычаях народных, в Бресте заводимая духовенством без согласия народного, есть преткновение, весьма опасное и неудобоисполнимое и что согласить умы человеческие и совесть каждого – есть дело почти не человеческое, а божие, и он не надеется удержать народ в слепом повиновении духовенству и своевольно нововводимым в церковь правилам и просит правительство отвратить зло оное или дать время народу на размышление”. В собрание Брестское писал гетман яко глава народа, “что собравшиесь туда руское духовенство не имеет от чинов нации и от народа никакого полномочия на введение в их веру и обряды перемен и новостей, а без того не имеет оно власти и сими обременять народ своевольными их правилами и вымышлениями; и что сие духовенство, быв избрано в их должности от чинов и народа и содержано на

их же коште, может всего того лишиться от тех же чинов и народа при их неудовольствии; а он, гетман, ни за что тут не ручается и советует собранию приостановить постановления свои до общего размышления и суждения”.
На сии гетманские представления правительство и собрание, сделав ему притворное снисхождение, звали его на совет в Брест. Но когда он туда прибыл, то тотчас был арестован и предан суду соборища римского и руского, кои дав ему вину апостата или отступника, осудим его на смерть и замуровавши в одном кляшторе в столп каменный, названный клеткою, уморили голодом. И так гетман Косинский за ревность свою к благочестию и спокойствию народному учинился первою жертвою унии. Козаки, сведав о его заключении, собрались в числе семи тысяч и отправились к Бресту для его освобождения. Но польские войска, встретивши их под местечком Пяткою, сразились с ними и были разбиты наголову и разогнаны; но козаки в живых уже Косинского не застали и дали сигнал ко всеобщей брани.
Чины и козаки малороссийские, недопускаемы бывши в главный город их Черкассы, занятый гарнизоном коронного гетмана польского, собрались в городе Чигирине и по довольном и предовольном советовании приговорили единогласно на основании стародавних прав их и привилегий, королями и договорными пактами утвержденных, выбрать гетмана с должностию и преимуществом прежних гетманов. И за сим приговором в 1596 году выбрали гетманом генерального есаула Павла Наливайка, и от него со всеми чинами и войском, чрез депутата и посланника своего, полковника Лободу, послана к королю, Жикгимунту Третьему, просьба такового содержания: “Народ руский, быв в соединении первее с княжеством литовским, потом и с королевством польским не был никогда от них завоеванным и им раболепным, но, яко союзный и единопленный от единого корене славянского, альбо сарматского происшедший, добровольно соединился на одинаких и равных с ними правах и преимуществах, договорами и пактами торжественно утвержденных, а протекция и хранение тех договоров и пактов и самое состояние народа вверены сим помазанникам божим, светлейшим королям польским, яко же и вашему королевскому величеству, клявшимся в том при коронации пред самим богом, держащим в деснице своей вселенную и ея царей и царства.
Сей народ в нуждах и пособиях общих соединенной нации ознаменовал себя всемерною помощию и единомыслием союзным и братерским, а воинство руское прославило Польщу и удивило вселенную мужественными подвигами своими во бранех и в обороне и расширении державы польской. И кто устоял из соседствующих держав противу ратников руских и их ополчения? Загляни, найяснейший королю, в хроники отечественные, и они досвидчут тое; вопроси старцев своих, и рекут тебе, колико потоков пролито крови ратников руских за славу и целость общей нации польской, и коликия тысячи и тьмы воинов руских пали острием меча на ратных полях за интересы ее. Но враг, ненавидяй добра, от ада изшедший, возмутил священную оную народов едность на погибель обоюдную. Вельможи польские, сии магнаты правления, завиствуя правам нашим, потом и кровию стяжанных, и научаемы духовенством, завше мешающимся в дела мирские, до их не надлежныя, подвели найяснейшого короля, нашего пана и отца милостивого, лишить нас выбора гетмана на место покойного Косинского, недавно истраченного самым неправедным, постыдным и варварским образом, а народ смутили нахальным обращением его к унии! При таковых от магнатства и духовенства чинимых нам и народу утисках и фрасунках, не поступили, еднак, мы ни на что законо-преступное и враждебное, но, избравши себе гетмана по правам и привилегиям нашим, повергаем его и самих себя милостивейшему покрову найяснейшего короля и отца нашего и просим найуниженнейше монаршого респекту и подтверждения прав наших и выбора; а мы завше готовы есьмы проливать кровь нашу за честь и славу вашего величества и всей нации!” Посланный с сей просьбой полковник Лобода имел у короля приватную аудиенцию, и на ней король, удивляясь поступкам его министерства, не отписал, однако, ничего к гетману и войску малороссийскому, а сказал Лободе, что он при первом сейме будет стараться уничтожить затеи министров и духовенства; а до того времени велел гетману и войску вести себя мирно и злагодно с войсками и чинами польскими.
Гетман Наливайко отправил во все города и повиты чиновников и товариство, а в знатнейшие послал самого полковника Лободу с универсалом, извещающим о его выборе по правам и привилегиям отечественным и о вступлении своем в правление по изволению королевскому, советуя и повелевая притом чинам, войску и народу не предпринимать ничего враждебного противу конси-стующего в городах и селениях войска польского, а ожидать о выводе оного повеления от верховной власти; в рассуждении же унии вести каждому себя спокойно, следуя своей совести. Коронного польского гетмана известил также Наливайко о его правлении по изволению королевскому. Но скоро за сим приходили к гетману известия из городов и повитов, что посланные от него чиновники и товариство поруганы, прогнаны, а многие и побиты поляками и что войска польские собираются к Черкассам и Белой Церкви в полном вооружении. Посему гетман Наливайко принужденным нашелся собрать и свои войска к Чигирину и стал обозом при реке Тясмине, где, укрепивши стан свой окопами и артиллериею, ожидал начинания от поляков. Они скоро появились в числе множественном под начальством коронного гетмана Жолкевского.
Наливайко сначала выставил против них на возвышенном месте три белые хрещатые хоругви, то есть знамена с крестами на них вышитыми и с подписью или девизом: “Мир христианству, а на начинщика бог и его крест”. Поляки насупротив знамен, мир возвещающих, выставили на шибеници трех малороссийских чиновников – Богуна, Войновича и Сутигу, от гетмана в город посланных, и тогда же в виду обоих войск повешенных с надписью: “Кара бунтовцом!” За сим явлением началась от поляков атака на стан козацкий. Наливайко заблаговременно учредил в скрытом месте за станом сильную засаду из отборных войск, построенных фалангою, и когда началась обапольная с орудий и ружьев жестокая пальба и сделалось кружение дыма, он вывел свою фалангу из засады и ударил опрометчиво на самый центр армии польской; а в ту самую пору двинулись козаки вперед из стана и, поставив поляков в два огня, смешали их и произвели страшное между ими поражение. Убийство и сеча продолжались более семи часов. Козаки, имея в виду бесчестно умерщвленных и висящих своих собратий, так ожесточились и остервенились против поляков, что и слышать не хотели о згоде или пардоне. Раненых и павших на землю в другой раз добивали, бросавшихся в реку и утопавших вытягивали арканами и резали; словом сказать, спаслись бегством только одни, имевшие отменно быстрых коней, а прочие пали на месте и порозницею по степи. При разборе и погребении тел сочтено, а по-козацки “накарбовано” мертвых поляков 17330 человек. Мертвецы сии были наволочены великими ярусами вокруг шибеницы, где товариство висело, и там зарыты, а висевшие с торжеством сняты, везены и погребены в церкви соборной чигиринской Преображения господня, с надписью на гробах невинного их страдания за отечество и веру православную.
Гетман Наливайко по первом с поляками сражении, так счастливо произведенном, разделил войска свои надвое: одну часть под командою полковника Лободы послал в города заднепровские и задесенские с повелением выгонять оттуда поляков и духовенство, зараженное униею; а сам с другою частию войска пошел тою стороною, что между рек Днепра и Днестра. Проходя обе части войск в свои назначения, имели многие сражения с поляками, собиравшимися из городов и селений малороссийских и вновь приходящими к ним на подкрепление из Польши, и всегда их наголову разбивали и разгоняли, получая в добычу обозы их и вооружения. И таким образом очищая гетман Малороссию от поляков и унии, принужден был два города свои, Могилев над Днестром и Слуцк над Случью, запершиесь с сильными гарнизонами польскими и многими униатами, чинившими крепкие вылазки, доставать штурмом, причем, оба те города сожжены и разорены были до основания, а поляки выбиты до последнего. И все сии походы, сражения и штурмы произведены были в три с половиною месяца. Наконец, сошедшись гетман с полковником Лободою при реке Суле, напали там на обоз с войсками двух гетманов коронного и литовского, укрепленный окопами и палисадами, окружили его и четыре дня штурмовали, и уже часть укреплений опрокинули, но приехавшие тогда же из Варшавы посланники королевские сделали всему конец. Король писал ко всем трем гетманам, чтоб брань и вражду тотчас они прекратили и на вечный мир и утверждение прав и привилегий руских подписали в лице обоих войск трактат и присягою его утвердили; а он, король, со всеми чинами и сеймом, даровав войску и народу рускому полную амнистию, забывая вечно все прошедшее, подтвердили уже пакты их и привилегии на вечные времена. И так первая война с поляками кончена, трактат подписан и присягою с обеих сторон утвержден. Войска, изъявляя наружную приязнь и косо посматривая один на другого, разошлись восвояси.
Гетман Наливайко, распустя войско и воротясь в Чигирин, старался всемерно восстановить прежнее устроение и порядок в городах и повитах, войною разрушенные, и очистить церкви и духовенство, униею зараженные. Некоторые из духовенства прямо отстали от сея заразы, а другие притворялись быть таковыми; но все они сожалели о потерянии власти над народом, от поляков слишком им наданной: ибо сверх порабощенных им по пятнадцати домов из парафиян, владеемых ими как невольниками, повинен всяк парафиянин договариваться с попами о платеже им за главные требы христианские, каковы суть: сорокоусты и субботники по умершим и венчание новобрачных. В таковых случаях бывали продолжительные и убедительные просьбы прихожан пред попами и называлось то єднать попа, и попы, исчисляя достаток просителя, вымогали как можно большей заплаты, а сии о уменьшении ее просили с поклонами до земли, а часто и со слезами.
От сего-то вышла известная пословица народная: “Жениться не страшно, а страшно єднать попа”. Сей мерзостный обычай, с тех пор вкравшийся, продолжается, по несчастию, и до днесь, и попы сверх установленных им доходов делают свои бесстыдные вымогательства и мытничества по-прежнему и полагают даже за требы христианские, как-то: сорокоусты, субботники и другие по своему произволению, и никто о том не проречет и не возопиет.
Между тем в 1597 году настало время посылать в Варшаву депутатов на сейм валный или главный; а их всегда посыпано четырех от воеводств, трех от уряду гетманского и войска, а пять от городов знатнейших и посольства. В числе войсковых депутатов досталось быть полковнику Лободе, судье полковому Федору Мазепе, и сотнику киевскому Якову Кизиме. Они со всеми другими депутатами туда и выправлены. Но и сам гетман восхотел с ними ехать, не столько для сейма, как ради принесения королю своему усерднейшего почтения и повиновения, о котором он всегда помышлял. По приезде гетмана и депутатов в Варшаву в первую ночь взяты на квартирах под караул и повержены тогда же в подземную темницу, а по двух днях без всяких спросов и суждений вывели гетмана и с ним Лободу, Мазепу и Кизима на площадь и, объявив им вину гонителей на веру Христову, посадили живых в медного быка, и жгли быка того малым огнем несколько часов, пока вопль и стон страдальцев был слышен, а наконец тела замученных в том быку сожжены в попел. Сие жестокое и бесчеловечное варварство выдумано римским духовенством по правилам и мастерству их священной инквизиции, а произвели его в такое бесстыдное действие вельможи польские, владевшие вместе с примасом всем королевством, ибо надобно знать, что власть королевская с 1572 года, то есть со времени первого избирательного короля Генриха Валезского, вызванного в Польшу из Франции и от своевольства поляков опять во Францию воротившегося, была весьма ослаблена; а от другого короля, Сигизмунда, посвятившего себя из малолетства в сан духовный и из кляштора в короли призванного, и совсем власть оная упала, а присвоили ее себе вельможи или магнаты королевства и духовенство римское, державшие короля за одну проформу. Самые сеймы народные не что иное были, как твари магнатов и духовенства, подобранные ими и их партиями из так называемой убогой или чиншевой шляхты и факторов их городских, кои чрез все время сеймов одевались и содержались на коште вельмож и кляшторов. Историки польские, Вагнер4 и другие, сколько ни увеличивали вин козацких и сколько не прикрывали самовластных посягательств вельмож и духовенства римского на землю рускую, пишут, однако, что “миссия духовенства римского, замыслив произвести в руской религии реформу для единства с своею, слишком поспешила совершить ее так нагло и так отважно в народе грубом и всегда воинствующем; а министерство правительственное, стремясь на староства и маентки урядников руских, и того больше ошибок наделало. Оно, давши амнистию первому ватажце козацкому Наливайку и его сообщникам, в торжественных с ними трактатах, клятвами утвержденных, а духовенством на право разрешенных, наконец, забравши фортельно на сейме национальном, всеми народами за святость чтимом, потратило их самым варварским образом, против, чести, совести и всех прав народных и вместо того, чтобы врачевать болезнь народную, больше ее язвы растравило”.
По истреблению гетмана Наливайка таким неслыханным варварством вышел от сейма или от вельмож, им управлявших, таков же варварский приговор и на весь народ руский. В нем объявлен он отступным, вероломным и бунтливым и осужден в рабство, преследование и всемерное гонение. Следствием сего нероновского приговора было отлучение навсегда депутатов руских от сейма национального, а всего рыцарства от выборов и должностей правительственных и судебных, отбор староста, деревень и других ранговых имений от всех чиновников и урядников руских и самых их уничтожение. Рыцарство руское названо хлопами; а народ, отвергавший унию, – схизматиками. Во все правительственные и судебные уряды малороссийские насланы поляки с многочисленными штатами, города заняты польскими гарнизонами, а другие селения их же войсками. Им дана власть все тое делать народу рускому, что сами схотят и придумают, и они исполняли наказ сей с лихвою, и что только смыслить может своевольное, надменное и пьяное человечество, делали то над несчастным народом руским без угрызения совести. Грабительства, насилие женщин и самых детей, побои, мучительства и убийства превзошли меру самых непросвещенных варваров. Они, почитая и называя народ невольниками или ясыром польским, все его имение признавали своим. Собиравшихся вместе нескольких человек для обыкновенных хозяйских работ или празднеств, тотчас с побоями разгоняли, и о разговорах их пытками истязывали, запрещая навсегда собираться и разговаривать вместе. Церкви руские силою или гвалтом обращали на унию. Духовенство римское, разъезжавшее с триумфом по Малой России для надсмотра и понуждения к униатству, вожено было от церкви до церкви людьми, запряженными в их длинные повозки по двенадцати и более человек в цуг. На прислуги сему духовенству выбираемы были поляками самые краснейшие из девиц руских.
Страдание и отчаяние народа увеличилось новым приключением, соделавшим еще замечательнее всей земле эпоху. Чиновное шляхетство малороссийское, бывшее в воинских и земских должностях, не стерпя гонений от поляков и не могши перенесть лишения мест своих, а паче потеряния ранговых и нажитых имений, отложилось от народа своего и разными происками, посулами и дарами, закупило знатнейших урядников польских и духовных римских, сладило и задружило с ними и мало-помалу согласилось первее на унию, потом обратилось совсем в католичество римское. Впоследствии сие шляхетство, соединяясь с польским шляхетством свойством, родством и другими обязанностями, отреклось и от самой породы своей руской, а всемерно старалось изуродовать природные названия, приискивать и придумывать к ним польское произношение и называть себя природными поляками. Почему и до днесь видны у них фамилии совсем руского названия, каковых у поляков не бывало и по их наречию быть не могло, например: Проскура, Чернецкий, Кисиль, Волович, Сокирка, Комар, Ступак и премногие другие, а из прежнего Чаплины назвался Чаплинский, из Ходуна – Ходинский, из Бурки – Бурковский и так далее. Следствием переворота сего было то, что имения сему шляхетству и должности их возвращены, а ранговые утверждены им в вечность и во всем сравнены с польским шляхетством. В благодарность за то приняли и они, в рассуждении народа руского, все систему политики польской и, подражая им, гнали преизлиха сей несчастный народ. Главное политическое намерение состояло в том, чтобы ослабить войска малороссийские и разрушить их полки, состоящие из реестровых Козаков, в чем они и успели. Полки сии, претерпев в последнюю войну немалую убыль, не были дополнены другими; от скарбу и жилищ козацких запрещено чинить всякое в полки вспоможение. Главные начальники воинские, перевернувшись в поляков, сделали в полках великие вакансии. Дисциплина военная и весь порядок опущены, и козаки реестровые стали нечто пресмыкающеесь, без пастырей и вождей. Самые курени козацкие, бывшие ближе к границам польским, то от гонения, то от ласкательств польских, последуя знатной шляхте своей, обратились в поляков и их веру и составили известные и поныне околицы шляхетские. Недостаточные реестровые козаки, а паче холостые и мало привязанные к своим жительствам, а с ними и все почти охочекомонные, перешли в Сечь Запорожскую и тем ее знатно увеличили и усилили, сделав с тех пор, так сказать, сборным местом для всех Козаков, в отечестве гонимых, а напротив того, знатнейшие запорожские козаки перешли в полки малороссийские и стали у них чиновниками, но без дисциплины и регулы; от чего в сих полках видимая сделалась перемена.
В продолжение на Малороссию польских гонений полки малороссийские иные соглашены в послушание коронного гетмана, а другие, согласясь с козаками запорожскими, в 1598 году выбрали себе гетманом обозного генерального Петра Конашевича Сагайдачного, и он первый начал писаться гетманом запорожским, а по нем и все бывшие гетманы в титулах своих прибавлять войско Запорожское начали. Им последуя, титуловались также полковники и сотники малороссийские, да и самое войско малороссийское часто запорожским войском называлось. А вошло название сие в обычай как для различия от тех полков, кои были в послушании коронных гетманов, так и для удержания прав своих на выборы, кои поляками при всех случаях воспящаемы и пресекаемы были в селениях малороссийских; а запорожские козаки, напротив того, вошедши в выборы малороссийские, прежде сего для них чуждые, и быв удалены от селений и от сообщения с поляками, могли удобно сберечь права и свободы войсковые и отвращать от них насилия поляков. Между тем гетман Сагайдачный, сведав, что татары крымские, пользуясь замешательствами малороссийскими, сделали в пограничные селения набеги и угнали в Крым многих пленников малороссийских, отправился с пешим войском на лодках запорожских в Черное море, где одна половина войска поплыла к городу Кафе, а другая с самим гетманом вышла в Сербулацкой пристани на берег и прошла мимо гор Кафских к тому же городу и, атаковав город сей от моря и от гор, взяла его штурмом. Пленники, в нем найденные, освобождены и забраны войском, а жители выбиты до последнего и город разграблен и сожжен. Гетман, пройдя горами к городу Козлову, сделал предместьям его то же, что и Кафе; а жители, убравшись в замок, просили пощады и выпустили всех пленников с великими дарами к гетману, который, кончивши так счастливо свою экспедицию, возвратился с пленными и великою добычею в свои границы…
Гетман Сагайдачный, забрав в команду свою все войска малороссийские и имев предписание от короля Жикгимунта III, отправился вместе с войсками польскими противу турок и, встретивши их за Днестром, в Буковине, повел на них фальшивую атаку с одними легкими войсками; а пехоту, между тем, устроил с своею конницею и артиллериею на двух возвышенностях, закрытых зарослями. Турки, по обыкновенной азиатской запальчивости, гнали легкие войска в полном жару и расстройстве; а сии, всегда подаваясь назад с легкими перестрелками, делали перед ними обыкновенный круг маяком и завели турок в середину построенных войск польских и малороссийских между возвышенностей и кустарников. Войска сии, вдруг сделав с двух сторон сильные залпы артиллерией и ружьями, повергли турков целые тысячи; а конница, обхватив с тылу и боков, перемешала их и совсем расстроила, так что турки, метаясь в беспамятстве то в ту, то в другую сторону, были все перебиты и переколоты, а спаслись одни, бросившие оружие свое и знамена на землю и опустившиеся в одну балку, где, положась ниц, просили пощады, и тогда же получили ее. Победителям досталась в добычу вся артиллерия турецкая, весь их обоз с запасами и все вооружение, у живых и мертвых собранное; мертвецов же их при погребении сочтено 9 715 человек, в плен взято более 1000, в том числе семь пашей разных степеней и семнадцать человек других чиновников; да убежало от обозу и скрылось в зарослях и байраках более тысячи.
Гетман, отправив всех пленников и все излишнее с амуницией и запасами в Каменец-Подольский для препровождения в дальнейшие оттоль назначения, продолжал поход свой между Молдавии и Валахии, преследуя турков, которых, встретив несколько отрядов и корпусов на походе, разбил их и обратил в бегство с великими их потерями. Наконец сблизился к главной армии турецкой, расположенной при городе Галаце, под командою Сераскира, паши Силистрийского, Топал-Селима. Гетман, обозрев ее положение и укрепив стан свой окопами и артиллериею, ожидал на себя турецкого нападения. Но приметив, что рекою Дунаем приходят на судах свежие в турецкую армию подкрепления, решился сам атаковать турков. И в одно утро, на самой заре, выступил из стана своего, построил пехоту свою в две фаланги и, прикрыв ее конницею, повел на стан турецкий, который одним фасом и тылом примыкал к реке и строениям форштата. Первый выстрел турецкой артиллерии направлен был на конницу гетманскую, которая и потерпела от него немалую в лошадях потерю. Но скоро за выстрелом вдруг конница удалилась в стороны, а пехота одною фалангою опустилась к реке и, обошед при самой воде фланговую батарею турецкую, не дав ей вновь зарядить пушек, ввалилась в стан турецкий и форштат городской и, сделав выстрел из ружьев, начала работать копьями: а другая фаланга во всей опрометчивости, бросясь ползком на окопы турецкие и произведя ружейный выстрел на турков, окопы защищавших, устремилась на них с копьями. Конница же между тем делала натиски свои с других сторон стана турецкого, развлекая силы их во все стороны, и по долгом убийственном сражении турки, наконец, опрокинуты и побежали в город. Они, обстрелявшись ружьями и пистолетами, не могли их скоро заряжать вновь; а козаки всегда поражали их копьями, против которых саблями и кинжалами обороняться почти невозможно, или оборона сия очень противу копьев слаба есть. Погоня за турками сделана только до реки и замку, а дальше производить ее запрещено было козакам, и они получили себе в добычу весь стан турецкий со множеством артиллерии, запасов и богатств. Наконец, подвезена была тяжелая артиллерия к замку и начата из оной пальба. Но турки, севши на суда, убрались за Дунай, оставив город с одними жителями, которым, яко христианам, никакого зла не причинено.
Гетман, оставляя Галац, направил поход свой в Бессарабию. Но подоспевший к нему гонец из Варшавы привез от короля повеление, чтобы он возвратился с войсками в свои границы, а турков оставил в покое, потому что от их правительства учинено перемирие и соглашаются на вечный мир. Гетман, приближаясь к своим границам, отпустил от себя войска польские и, продолжая поход в Малороссию, встретил при Буге другого гонца, из Сечи Запорожской посланного, чрез которого уведомляет его кошевой Дурдило, что крымские татары, пользуясь заграничною отлучкою гетмана и войск малороссийских, пошли своими станами за реку Самар, на грабеж в восточную Малороссию. Гетман, оставив пехоту свою следовать обыкновенным маршем в свои жилища, с конницею поспешал форсированным к Днепру, а переправясь через него, расположился скрытно в лугах днепровских около устья Конских Вод и посылал к реке Самара частые разъезды для разведывания о повороте из Малороссии татар. Через несколько дней прибежали к нему, запыхавшись, разъезжие козаки и возвестили, что татары с превеликим ясырем и со множеством всякого скота перебираются через Самару и при ней иметь будут свой ночлег. Гетман, отправясь на всю ночь с войском своим к Самаре, напал тут на самой заре на табор татарский, обширно расположенный по течению реки: первый выстрел из пушек и ружей и произведенный крик разогнал верховых татарских лошадей, а самих татар обезумил и привел в крайнюю робость. Они, шатаясь по табору, не знали что делать, а козаки, проходя лавою через весь лагерь, кололи и рубили их почти без всякой обороны. Пленники обоего пола, увидя неожиданную себе помощь, развязывали один другого и принялись также за татар с самою злобною жестокостию. Копья и сабли татарские, оставленные на ночь в куче, были для пленников готовым вооружением, и татары от собственного оружия погибали тысячами. Таким образом истреблены татары все до последнего, так что не осталось из них никого, кто бы возвестил в Крыму о их погибели. Весь табор татарский со всем тем, что они не имели, достался победителям в добычу, а пленники малороссийские до несколько тысяч обоего пола душ не только что освобождены из неволи, но и награждены лошадьми и вещами татарскими достаточно и возвратились в свои жилища, равно и гетман с своим войском прибыл в резиденцию свою благополучно и со славою многою.
Гетман Сагайдачный, после означенных походов, никаких других сам не предпринимал, а при обыкновенных и всегдашних почти беспокойствах и набегах пограничных, командировал наказного гетмана своего, Петра Жицкого и старшин генеральных и полковников с корпусами и командами, смотря по надобности и силам противным. И бывши сам спокойным правителем гетманства, поправлял внутренние беспорядки правительственные и воинские, воспящал усильно униатство, возвращал из него церкви, и в том числе и соборную Киевскую Софию, созидал вновь их и, между тем, построил Братский Киевский монастырь на Подоле, под распоряжением того же наказного гетмана, Петра Жицкого, яко в архитектуре сведущего; надал сему монастырю достаточные деревни и возобновил в нем с помощию митрополита киевского, Петра Могилы, древнюю Киевскую Академию, заведенную со времен последнего крещения России5, но от нашествия на Россию татар, крывшуюсь в разных монастырях и пещерах. И поживши Сагайдачный в полной славе великого и важного гетмана малороссийского более двадцати лет, скончался в Киеве 1622 году и погребен в церкви того созданного им Братского монастыря, коего почитался он главным ктитором.
Поляки, уважая храбрость и заслуги Сагайдачного, не смели при нем явно производить в Малороссии своих наглостей, да и самая любимая их уния несколько приутихла и простыла. А что знатнейшее малороссийское шляхетство все почти обратилось к ним в католичество и осталось в руской религии из народа одно среднее и низшее сословие, то дали они новый титул униатству, назвав его: “хлопска вяра”. По смерти Сагайдачного возобновили они прежнее гонение в народе и политику на расстройство войск малороссийских; почему и подчинили войска реестровые коронному и литовскому гетманам, выбор же в малороссийские гетманы весьма запрещен, а ранговые гетманские имения разобрали и разделили между собою магнаты польские. На народ, кроме обыкновенных податей – подымных и поземельных, наложены еще индукта и евекта, т. е., пошлинный сбор с покупки и продажи всех съестных припасов и со всех других вещей и животных, в продажу и покупку производимых; и все те сборы были общие, со всех жителей малороссийских взимаемые. А для держащихся православия или греческой религии особая, сверх того положена подать, похожая на дань апокалипсическую, во дни антихристовы описываемую; и для сего пред праздником воскресения Христова по всем городам и торжищам продаваемые мирянам обыкновенные на пасху хлебы были под стражею урядников польских. Покупающий пасху униат должен иметь на груди лоскут с надписью: “униат”, таковой покупает ее свободно; не имеющий же начертания того на груди своей платит дань по тинфе и по половине ее от хлеба, смотря по величине и ценам тех хлебов. В знатнейших городах и торжищах отдан сбор сей пасочный также в аренду или откуп жидам, которые, взимая дань сию без пощады, располагали еще и число пасок, какому хозяину сколько по числу семейства иметь их должно, и потому силою их накидали; а у таковых хозяев, кои сами пекли пасочные хлебы, досматривали жиды и ценили при церквах на их освящении, намечая все хлебы как базарные, так и в домах печеные, крейдою и углем, чтобы они от дани не угонзнули…
Султан турецкий, Осман Второй, сведав о возобновившейся у поляков с козаками давней вражде и надеясь, что козаки слабо врагам своим помогать будут, повелел войскам турецким нападать на границы польские, присутствуя сам в городе Бухаресте. От стороны поляков командирован против турок гетман коронный Станислав Жолкевский с войсками польськими, при которых было и малороссийских шесть полков тысячных с есаулом генеральным Потребичем, а прочие расставлены от стороны Крыма для удержания татар от их набегов. Король польский Сигизмунд находился поблизу своей армии на Волыни. Войска польские сошлися с турецкими в урочище на Цецоре и дали баталию с упорным стремлением с обеих сторон. Она продолжалась более пяти часов с переменным счастием и, наконец, решилась победою над поляками, кои были разбиты и рассеяны. Козаки малороссийские, быв при сем между двумя врагами, тайными и явными, работали обыкновенно, как на панщине, или как невольники работают. Но когда дошло дело до поражения и расстройства польского, тут они довольно себя показали, сделав отступ неустрашимый и порядочный с сильною своею батавою, которою много спасли и поляков, скрывшихся за их ряды. При множестве побитых и полоненых войск польских и козацких убит там и сотник черкасского полка Михайло Хмельницкий; а сые его, юный Зиновий Хмельницкий взят в плен и отведен с прочими в Турцию.
598
Хмельницкий оный есть потомок Венжика Хмельницкого, прежде бывшего гетмана малороссийского; он считаясь в боярах или чиновной шляхте малороссийской, имел в вечистом владении своем местечко Субботов с хуторами и знатными угодьями, а в нем каменную церковь и монастырь, предками его и им сооруженные. По службе воинской имел он чин сотника в реестровом Черкасском полку; но по характеру, вспомогаемому хорошим достатком, значил вельможу края здешнего. В супружестве за ним была дочь гетмана Богдана Анастасия, и от сего супружества рожденный сын Зиновий Хмельницкий получил при крещении его другое имя, дедовское с матерней стороны – Богдана, данное ему по обычаю римских католиков от восприемного отца его, князя Сангушка. Сей Зиновий Хмельницкий, яко единственный сын у отца своего, воспитан им в Варшаве, попечением прямо отеческим и иждивением вельможеским. Все тогдашние классы изящных наук прошел он под руководством наилучших учителей, щедротою приобретенных. Природная острота и дарования оправдали старания отеческие и учительские. При других его знаниях, особенно искусен он был в первейших европейских языках, а паче в латинском и греческом, за что отменно любили его и почитали римское духовенство и польские вольможи; да и сам король Сигизмунд лично его знал и всегда отличал между сверстниками. А посему, когда Зиновий, бывши волонтером при отце своем на сражении Цецорском, полонен турками и ими продан из Царьграда в Крым тамошнему мурзе, именем Ярысу, то король, выкупив его из Крыма своею суммою, оставил у дел при своем кабинете и в чинах своей гвардии. Он в 1629 году бывши с войсками королевскими в походе против волохов и венгров, полонил командою своею двух князей волошских, Кантемиров, и представил их королю.
Зиновий, находясь при короле, посещал однажды отечество свое, Малороссию, и, сведав здесь, что польское правительство под распоряжением Чаплинского, наместника гетманского или иначе дозорца чигиринского, по планам и разводам инженеров французских в 1638 году воздвигнуло нарочито сильную крепость, Кадаком названную, над рекою Днепром, между пределов малороссийских и запорожских, устроенную с политическим умыслом, чтобы воспящать сообщению между сих единокровных народов, а паче их войск, одно другому вспомогающих, восхотел посмотреть Зиновий устроение оной и бывши на том месте, вопрошен был Чаплинским на языке латинском: “Подтвердит ли он мнение всех знатоков, что крепость сия есть непобедимая?” На сие отвечал Хмельницкий с кротостию на том же латинском языке, что он “еще не слыхал и нигде не читывал, чтобы созданное руками человеческими не могло быть такими же человеческими руками разрушено, а одно творение божие есть прочно”. Чаплинский, сочтя изречение сие за слова возмутительные или замысл какой значущий, тотчас арестовал Хмельницкого и отослал под стражу в Чигирин. Но дочь Чаплинского – Анна, освободя секретно Хмельницкого из-под стражи, дала способ уехать ему и возвратиться в Варшаву, где он жаловался на Чаплинского королю и получил в удовлетворение то, что Чаплинскому в наказание за своевольный и оскорбительный поступок его над гвардейским офицером обрезан был чрез стражника Скобичевского один ус.
Умножившиеся от поляков разнообразные малороссиянам налоги, притеснения и всех родов насилия подвигнули в 1623 году Константина Ивановича, князя Острожского, воеводу киевского, принесть самые убедительнейшие жалобы королю и сенату о горестном состоянии народа руского, доведенного до крайности урядниками и войсками польскими, управлявшими Малороссиею, и что мера своевольства их и бесчиния превосходит всякое терпение. По сим жалобам много ходатайствовал Владислав, королевич польский, командовавший многократно войсками малороссийскими и уважавший отличные заслуги их воинские при походах на ливонцов и в Померанию, и Гданск в пользу союзной Швеции и преполезные всему королевству польскому, которое так худо за них им платило. Друг Владиславов – Густав Адольф, король шведский, также вступался за сие дело, представлял королю и сенату через министра своего, резидующего в Варшаве, “что препринятия и подвиги обоик союзных королевств, Польского и Шведского, на пользу обоюдную всегда усовершенствованы были постоянною храбростию и мужеством войск руских, составлявших центр армии польской; а беспримерное их послушание к начальству и терпение нужд и тягостей воинских всегда его удивляло и восхищало, яко самовидца и соучастника тех их подвигов; а потому он, бывши ими много одолжен, никогда спокойно смотреть не может на чинимые войску тому и народу, их составляющему, бесчеловечные насилия и варварство от своеволия распутных поляков, весьма худо повинующихся своим правительствам и почти до безначалия дошедших, и что правление польское, допустившее войска свои и шляхту до анархии, а владельцев и вельможей поставившее в деспотизм самый неограниченный и права частные и общенародные всегда презирающий, сомнительно есть в удержании союзов, с дружескими державами заключенных и одним надежным правлением обеспеченных… ”
По таким важным представлениям и жалобам правительство польское, обнадежив народ руский и патриотов его своим вниманием и скорым пособием, исполнило все то обыкновенно по-польски, т. е. до первого сейма, состоящего в пиршествах и самохвальствах; и козаки малороссийские, соединенно с запорожскими, в 1624 году принуждены выбрать себе гетманом полковника корсунского Тараса Трясила6, не употреблявшего после сего названия, и с ним подняли оружие против поляков оборонительное. И по сей системе, не чиня они над поляками никаких поисков, собрались к городу Переяславлю и, расположив стан свой между рек Трубежа и Альты, ожидали начинаний польских. Поляки стягались со всей Малороссии, а частию и из Польши, и, собравшись в великих силах под командою коронного гетмана Конецпольского, повели атаку на стан козацкий, укрепленный обозом и артиллериею с окопами. Нападение повторяемо и всегда отбиваемо было несколько дней с великим уроном польским. Наконец козаки, дождавшись польского праздника, панским телом называемого, который они отправляют с пальбою и пиршествами, выслали в ту ночь ползком знатную часть пехоты своей в одну ближайшую балку и на рассвете ударили с двух сторон на стан польский, вломились в него и, застав многих поляков полунагими, перекололи их, всех противившихся им истребили, а прочих перетопили в реке и разогнали, получив стан их со всеми запасами и артиллериею в свою добычу.
После сего поражения польского, названного Тарасовою ночью, были козаки разделены на многие корпусы и партии и командированы Тарасом для очищения селений малороссийских от поляков и их фаворитов; а себе взял Тарас удел на работу сию самый пространнейший. Вся месть козацкая пала тогда на тех неверных. Они избиты целыми тысячами без всякой пощады, а только с приговором и припевом аренд их пасочных и как они над ними ругались угольными своими метами или значками. Правительство польское, получив известие о поражении своих войск и об изгнании поляков из всей Малороссии, и что их прожектанты и лазутчики с талмудами своими также не были забыты и получили за мытничество свое довольное возмездие, не предпринимало тогда ничего против Малороссии, боясь короля шведского, который, считая за обиду, что представление его о козаках малороссийских так худо уважено сеймом польским, привел войска свои в движение на их границах, показывая вид к нападению на Польшу. Поляки же притом береглись и от стороны царства Московского, в котором, во время междоусобий и замешательств тамошних, происходивших от многих самозванцев и притязателей царства того, достали себе город Смоленск с его уездами и всеми силами добычу сию охраняли. А Тарас, побывши гетманом со славою девять лет, скончался спокойно.
По смерти Тараса, в 1632 году избрали козаки гетманом из полковых обозных Семена Перевязку; но политика его, сопровождаемая коварным предательством отечества, скоро лишила его сего достоинства. Он, будучи знатно обдарен и обольщен вельможами польскими, присваивавшими себе многия имения ранговые гетманские и других урядников, преклонился на их сторону и тайно помогал их предприятиям. И поляки мало-помалу ввели все почти то в Малороссию, что Тарасом-покойником очищено было, а для подкрепления своих работ ввели и войска польские в места знатнейшие. Козаки, заметивши поведение гетмана Перевязки подозрительным и вредным, отрешили его от гетманства и предали суду воинскому, но он с помощью крамара Лейбовича, очаровавшего яко бы стражу проданным от него для караульных табаком, бежал из-под стражи и укрылся в Польше.
На место низверженного Перевязки в 1633 году избран от Козаков и чинов их гетманом хорунжий генеральный Павлюга7. Но когда он скоро после выбора начал собирать и умножать войска для подкрепления прав своих и народных, то коронный гетман Конецпольский, со многочисленными войсками польекими напав заблаговременно на Павлюгу и на войско его под селом Кумейками, разбил их и выгнал из стану, который достался полякам в добычу; а козаки с гетманом шли оборонительно пешие до местечка Боровицы, где, укрепившись в замке, ожидали вспоможения от рассеянных войск своих. Но гетман Конецпольский предложил козакам мир с подтверждением прежних прав и привилегий войсковых и всей нации, и с условием принять в гетманы прежде выбранного Перевязку, а Павлюгу, исключив из войска, оставить спокойно в его имении. Мир был подписан и клятвами утвержден; но продолжался он потоль, пока козаки были в укреплении; а как скоро вышли они из замка и, расстроившись, начали расходиться по своим дорогам, то поляки тотчас явили обыкновенное свое вероломство и, напав на расстроенных Козаков, многих из них перерубили и перестреляли без обороны, а у других ограбили всю их збрую и обрезали усы и чуприны. Гетмана же Павлюгу, обозного Гремича и есаулов Побидима, Летягу, Шкурая и Путила забрали под караул и, оковавши железом, отослали в Варшаву с донесением, что они полонены во время сражения. Правительство польское без всяких о том исследований и справок повелело гетману Павлюге живому содрать с головы кожу и набить ее гречаною половою, а старшинам его отрубить целиком головы и их, вместе с чучелом гетманской головы, отослать на позор в города малороссийские. По сему велению выставлены были головы оные на сваях в Нежине, Батурине, Умани и Черкассах, а чучела гетманские – в Чигирине; а потом сожжены всенародно под час ярмарок.
На место замученного Павлюги выбран в 1638 году гетманом полковник нежинский Стефан Остряница8, а к нему придан в советники из старого заслуженного товариства Леон Гуня, коего благоразумие в войске отменно уважаемо было. Коронный гетман Лянцкоронский с войсками своими польскими не преставал нападать на города и селения малороссийские и на войска, их защищавшие, и нападения его сопровождаемы были грабежем, контрибуциями, убийствами и всех родов бесчинствами и насилиями. Гетману Острянице великого искусства надобно было собрать свои войска, везде рассеянные и всегда преследуемые поляками и их шпионами; наконец собрались они скрытыми путями и по ночам к городу Переяславлю. И первое предприятие их было – очистить от войск польских приднепровские города, на обоих берегах сей реки имеющиеся, и восстановить безопасное сообщение жителей и войск обеих сторон. Успех соответствовал предприятию весьма удачно. Войска польские, при городах и внутри их бывшие, не ожидая никак предприятий козацких, по причине наведеных им страхов последнею зрадою и лютостию, над Павлюгою и другими чинами произведенною, ликовали в совершенной беспечности и потому они везде были разбиты, а упорно защищавшиеся истреблены до последнего. Амуниция их и артиллерия достались козакам, и они, собравшись в одно место, вооруженные наилучшим образом, пошли искать гетмана Лянцкоронского, который с главным войском польским собрался и укрепился в стане при реке Старице. Гетман Остряница тут его застал и атаковал своим войском. Нападения и отпор были жестокие и превосходящие всякое воображение. Лянцкоронский знал, какому он подвержен мщению от козаков за злодейство, его вероломством и зрадою произведенное над гетманом их Павлюгою и старшинами, и для того защищался от отчаяния; а козаки, имея всегда в памяти недавно виденные ими на позорище в городах отрубленные головы их собратий, злобились на Лянцкоронского и поляков до остервенения и потому вели атаку свою с жестокостию, похожею на нечто чудовищное. Наконец, сделавши залп со всех ружей и пушек и произведши дым, почти непроницаемый, пошли и поползли на польские укрепления с удивительною отвагою и опрометчивостию, а вломясь в них, ударили на копья и сабли с слепым размахом. Крик и стон народный, треск и звук оружия уподоблялись грозной туче, все повергающей. Поражение поляков было повсеместное и самое губительное. Они оборонялись одними саблями, не успевая заряжать ружьев и пистолетов, и шли задом до реки Старицы, а тут, повергаясь в нее в беспамятстве, перетопились и загрязли целыми толпами. Гетман их Лянцкоронский с лучшею, но немногою конницею завременно бросился в реку и, переправившись через нее, пустился в бег, не осматриваясь и куда лошади несли. Стан польский, наполненный мертвецами, достался козакам с превеликою добычею, состоящею в артиллерии и всякого рода оружии и запасах. Козаки, по сей славной победе, воздевали руки к небесам и благодарили за нее бога, поборающого за невинных и неправедно гонимых. Потом, отдавая долг человечеству, погребали тела убиенных, и сочли польских мертвецов 11317, а своих 4727 человек, и в том числе советника Гуню. Управившись с похоронами и корыстьми, погнались за гетманом Лянцкоронским и, настигнув его в местечке Полонном, ожидающего помощи из Польши, тут атаковали его, заперщегось в замке. Он, не допустив козаков штурмовать замка, выслал против их навстречу церковную процессию со крестами, хоругвами и духовенством руским, кои, предлагая мир от гетмана и от всея Польши, молили и заклинали богом гетмана Остряницу и его войско, чтобы они преклонились на мирные предложения. По долгом совещании и учененных с обеих сторон клятвах, собрались в церковь высланные от обеих гетманов чиновники и, написавши тут трактат вечного мира и полной амнистии, предающей забвению все прошедшее, подписали его с присягою на евангелии о вечном хранении написанных артикулов и всех прав и привилегий козацких и общенародных. За сим разошлись войска восвояси.
Гетман Остряница, разослав свои войска, иные по городам в гарнизоны, а другие в их жилища, сам с генеральною старшиною и многими полковниками и сотниками заехал в город Канев для принесения благодарственных богу молений в монастыре тамошнем. Поляки, отличавшиеся всегда в условиях и клятвах непостоянными и вероломными, сдержали трактат свой, в Полонном заключенный, наравне со всеми прежними условиями и трактатами, у Козаков с ними бывшими, то есть в одном вироломстве и презорстве; а духовенство их, присвоив себе непонятную власть на дела божие и человеческие, определяло хранение клятв между одними только католиками, а с другими народами бывшие у них клятвы и условия всегда им разрешало и отметало, яко схизматические и суду божию не подлежащие. По сим странным правилам, подлым коварством сопровождаемым, сведавши поляки через шпионов своих о поезде гетмана Остряницы с штатом своим без нарочитой стражи в Канев, тут, в монастыре, его окружили многолюдною толпою войск своих, прошедших по ночам и байракам до самого монастыря каневского, который стоял вне города. Гетман не прежде узнал о сем предательстве, как уже монастырь наполнен был войсками польскими и потому сдался им без сопротивления. Они, перевязав весь штат гетманский и самого гетмана, всего тридцать семь человек, положили их на простые телеги, а монастырь и церковь тамошные, разграбив до последка, зажгли со всех сторон, и сами с узниками скоропостижно убрались и прошли в Польшу скрытыми дорогами, боясь погони и нападения от городов. Приближась к Варваше, построили они узников своих пешо, по два вместе связанных, и каждому из них накинули на шею веревку с петлею, за которую они ведены конницею по городу с триумфом и барабанным боем, проповедуя в народе, что схизматики сии пойманы на сражении, над ними одержанном; а потом заперты они в подземельные тюрьмы и в оковы. Жены многих, захваченных в неволю чиновников, забравши с собою малолетних детей своих, отправились в Варшаву, надеясь умилостивить и подвигнуть на жалость знатность тамошнюю трогательным предстательством детей за отцов своих. Но они сим только пищу кровожадным тиранам умножили и отнюдь ничего им не помогли; и чиновники сии по нескольких днях своего заключения повлечены на казнь без всяких разбирательств и ответов. Казнь оная была еще первая в мире и в своем роде и неслыханная в человечестве по лютости своей и варварству, и потомство едва ли поверит сему событию, ибо никакому дикому и самому свирепому японцу не придет в голову ее изобретение, а произведение в действо устрашило бы самых зверей и чудовищ. Зрелище оное открывала процессия римская со множеством ксензов их, которые уговаривали ведомых на жертву малороссиян, чтобы они приняли закон их на избавление свое в чистцу; но сии, ничего им не отвечая, молились богу по своей вере. Место казни наполнено было народом, войском и палачами с их орудиями. Гетман Остряница, обозный генеральный Сурмило и полковники Недрыгайло, Боюн и Рындич были колесованы, и им, переломавши поминутно руки и ноги, тянули из их по колесу жилы, пока они скончались; полковники Гайдаревский, Бутрим, Запалий и обозные Кизим и Сучевский пробиты железными спицами насквозь и подняты живые на сваи; есаулы полковые Постылич, Гарун, Сутига, Подобай, Харкевич, Чудак и Чурай и сотники Чупрына, Околович, Сокальский, Мирович и Ворожбит прибиты гвоздями к доскам, облитым смолою и сожжены медленным огнем. Хорунжие Могилянский, Загреба, Скребыло, Ахтырка, Потурай, Бурлий и Загнибида растерзаны железными когтями, похожими на медвежью лапу. Старшины Ментяй, Дунаевский, Скубрий, Глянский, Завезун, Косырь, Гуртовый, Тумар и Тугай четвертованы по частям. Жены и дети страдальцев оных, увидя первоначальную казнь, наполняли воздух воплями своими и рыданием; но скоро замолкли. Женам сим, по невероятному тогдашнему зверству, обрезавши груди, перерубили их до одной, а сосцами их били мужей, в живых еще бывших, по лицам их; оставшихся же по матерям детей, бродивших и ползавших около их трупов, пережгли всех в виду их отцов на железных решетках, под кои подкидывали уголья и раздували шапками и метелками.
Главные члены человеческие, отрубленные у замученных чиновников малороссийских, как-то головы, руки и ноги, развезены по всей Малороссии и развешаны на сваях по городам. Разъезжавшие притом войска польские, наполнившие всю Малороссию, делали все то над малороссиянами, что только хотели и придумать могли: всех родов бесчинства, насилия, грабежи и тиранства, превосходящие всякое понятие и описание. Они, между прочим, несколько раз повторяли произведенные в Варшаве лютости над несчастными малороссиянами, несколько раз варили в котлах и сожигали на угольях детей их в виду родителей, предавая самых отцов лютейшим казням. Наконец, ограбив все церкви благочестивые руские, отдали их в аренду I… ], а утварь церковную, как-то потиры, дискосы, ризы, стихари и все другие вещи, распродали и пропили тем же, кои из серебра церковного поделали себе посуду и убранство, а ризы и стихари перешили на исподницы… Таким образом Малороссия доведена была поляками до последнего разорения и изнеможения, и все в ней подобилось тогда некоему хаосу или смешению, грозящему последним разрушением. Никто из жителей не знал и не был обнадежен, кому принадлежит имение его, семейство и самое бытие их, и долго ли оно продлится? Всякой с потерянием имущества своего искал покровительства то у попов римских униатских, то у жидов, их единомышленников, а своих присяжных врагов, и не мог придумать, за что схватиться.
Войска малороссийские, разогнанные из их жилищ и квартир, были в последнем расстройстве и изнеможении. Однако ж еще раз собрались они порозницею при реке Мерле, и там вместе с запорожцами в 1639 году выбрали гетмана из есаулов полковых – Карпа Полторакожуха, который всемерно старался умножить свои войска и восстановить с ними свободу малороссийскую, но никак не успел. Ибо поляки все пути пресекли к сообщению с ними войск заднепровских и задесенских, кои подчинили гетманам коронному и литовскому, а в Малороссию наслали для управления жителями своих воевод, кастелянов, комиссаров и старост из природных польских фамилий, которые для народа были совершенно волки хищные, а не пастыри, и народ испил от них прегорькую чашу лютости и мщения.
Покушались поляки и на Полторакожуха, чтобы его с войском, при нем бывшим, истребить; но он, держась пограничного края близ степов крымских и запорожских, всегда наезды их отражал удачно, и многих чиновников их воинских, переловив в наездах, даровал татарам в Крым, а в замену от них получал баранов и рогатый скот для прокормления своего войска. А между тем, по приглашению крымского хана ходил Полторакожуха с войсками своими и татарскими на отражение многочисленных калмыцких орд, вышедших от границ китайских и нападавших на пределы татарские, и, победив на многих схватках калмыков, прогнал их за Волгу и оказал тем знатную услугу хану и его татарам. Пожив Полторакожуха в сем промысле три года, помер в таборе войсковом на степях, а погребен в пустом славянском городе – Каменном Затоне, и гробом ему служила порожняя горилочная бочка.
Правительство польское, издавна запрещавшее и возбранявшее выборы гетманов малороссийских, умыслило, наконец, держать в войске малороссийском наказных гетманов из старшин их генеральных и полковников, каков покажется преданнейшим на сторону польскую, дабы удержать тем войска сии от запрещенных им выборов. И по сему плану в 1646 году определен и объявлен в Чигирине наказным гетманом есаул генеральный и полковник чигиринский Иван Барабаш, а при нем в сочленах оставлен прежде выпущенный от кабинета королевского и пожалованый от короля Жикгмунда Третьего писарем генеральным Зиновий Богдан Хмельницкий, который задолго перед тем женился на дочери дозорцы Чаплинского, Анне, некогда освободившей его из-под ареста. Он имел от нее сыновей Тимофея и Юрия Хмельницких. Сей муж, будучи великого разума и искусства, в 1647 году уговорил и понудил наказного гетмана Барабаша взнесть представление к королю от лица всея Малороссии, в которой он есть теперь верховным начальником, следовательно и опекуном народным, о чинимых народу сему от польских войск и начальников несносных гонениях, насильствах и крайнем его порабощении и разорении. Королем тогда был Владислав Четвертый, известный руский патриот, ходатайствовавший некогда за войска руские у короля отца своего, вместе с Густавом, королем шведским. Представления Барабаша принял Владислав благосклонно, предлагал их на рассуждение и уважение сенату и чинам польским, доказывая им в сильных выражениях, взятых из бытия и примеров разных народов во вселенной, “что всякое правление насильственное и тиранское, каково теперь наше в Руси, никогда не было прочно и долговременно, но, яко нечто вынужденное и взаимными интересами и согласием неукрепленное, всегда оно разрушалось и с треском падало. А что народ руский с городами, селениями и землями своими соединялся с Польшею добровольно на одинакие и равные с нею права и преимущества, сего опровергнуть мы ничем не можем, яко утвердженного торжественными договорами и пактами, в привилегиях и архивах хранящимись. Ежели же на опровержение того поставлять причиной возмущения народные, то справедливость требует противоставить им и гонения их, нарушающие права и свободы народные”. Магнаты и чины королевства, большею частию преклонны бывши на сторону примаса королевского, яко особы первенствующей духовной, на все разрешающей, держались его советов и мнений, и обессилив с ним издавна власть королевскую, и сделав ее одною проформою, расхитили и поделили между собою премногие имения национальные польские и руские и потому на перемены, стяжанию и самолюбию их противные, весьма не согласовали. И король по многих словопрениях и уговорах, видячи, что он ни в чем не успевает, нашелся принужденным выговорить послам малороссийским и написать к наказному гетману их и войску, между прочим, сии достопамятные слова: “Поневаж вы воины есте и имаете у себе мушкеты и сабли, то что вам возбраняет стать за себя и за свою свободу? Ибо видно жребий ваш таков, чтобы иметь все от меча, и даже самую свободу; а я помогать вам не в силах, обуреваем будучи партизанством и их факциями”.
Наказный гетман Барабаш, получа рескрипт королевский, объявил его только одному писарю генеральному Хмельницкому, но и то по необходимости яко канцлеру нации, а от прочих чинов вовсе его утаил, держась стороны поляков, от которых он был знатно обдарен и имел с ними нарочитую дружбу. Хмельницкий многократно уговаривал Барабаша объявить королевское изволение чинам, народу и войску, дабы их ободрить благоволением к ним толь справедливого и милостивого монарха, и дать знать испод руки полякам, чтобы они ведали мысли королевские, пособствующие невинности народной, своеволием насилуемой, и страшились бы обороны, позволяемой самим монархом. Но Барабаш, упоенный дарами польскими и усыпленный их льщениями, ни на что оное не уважал и принудил Хмельницкого исполнить самому тот долг начальства, который он, Барабаш, учинить был обязан. Хмельницкому оставалось употребить великое искусство, чтобы достать у Барабаша королевский рескрипт, со тщанием им хранимый, и огласить его чинам и войску. Благоприятный случай скоро ему в том способствовал. Для новорожденного младенца в фамилии Хмельницкого надобно было иметь при крещении восприемника; к сему упрошен Хмельницким Барабаш, и он со всею свитою своею отправился из Чигирина в жилой дом Хмельницкого в местечко Субботов; а тамо, по совершении над младенцем таинства крещения, начались обыкновенные в таких случаях пиршества, на которых употчиван Барабаш и штат его с умышленным старанием. Хмельницкий, снявши у сонного Барабаша с руки перстень и забравши пернач и шапку с кокардою, достоинство Барабашево означающие, отправился с ними ночью в Чигирин и, явясь у жены Барабашевой, показал ей знаки мужние, требуя у нее выдачи нужных писем из кабинета Барабашева, яко бы им, Барабашем, для самонужнейших надобностей и скоропостижно испрашиваемых. Жена Барабашева, видя знаки мужние и зная должность писаря генерального, до которого дела письменные особливо принадлежат, отворила Хмельницкому кабинет мужний, и он нашел в нем известный рескрипт королевский и другие важные акты до народа руского и прав его относящиеся, забрал их и отправился из Чигирина прямо в Запорожскую Сечь, и прибыл туда 7-го августа 1647 года.
В Сечи Запорожской Хмельницкий нашел готовых и способных под ружье козаков только с небольшим триста человек, а прочие рассеяны были но их промыслам и ловитвам рыбным и звериным. К ним призвал и собрал Хмельницкий реестровых козаков, оставшихся от командования гетмана Гулака и в зимовниках запорожских проживавших три тысячи сто пятнадцать человек, коим объяви изволение королевское, позволяющее на оборону отечества, соглашал их поднять оружие против поляков, общих своих супостатов. Козаки сии, не дождавшись почти окончания речи Хмельницкого, единогласно возгласили готовность свою на все его предприятия в пользу отечества и тогда же прикрыли Хмельницкого шапками своими в знак выбора его в гетманы; но он, отклонив выбор до общего войскового и всех чинов согласия, вызвался предводительствовать ими в прежнем своем чине и скоро за сим предпринял завладеть городом Кадаком, наполненным польскими войсками, чтобы сим восстановить по-прежнему сообщения Малороссии с пределами запорожскими. Атаку над Кадаком произвел Хмельницкий скоропостижно, и штурм, учиненный им нечаянным образом, споспешествовал его намерениям весьма удачно. Спешившиеся козаки одною их половиною делали приступ фальшивый со стороны степной и, производя, пальбу и крик, лежачи на земле, обратили на себя все внимание и оборонительные меры войска польского; а другая половина пеших козаков подползла берегом днепровским под самую крепость и водными воротами вошла в нее с малым сопротивлением; а внутри крепости ударили козаки в тыл польских войск со всею опрометчивостью и произвели в них страшное убийство. Поляки тогда уже уверились о впадении неприятеля в крепость, когда им побеждены были. Действовавшие от степу козаки, сведав, что товарищи их сражаются внутри крепости, переменили притворную атаку свою на действительную и вломились в крепость при слабом сопротивлении и там докончали поражение войск польских наголову, так что не остался из них ни один, которой бы возвестил роду своему о их истреблении. Оставшаясь в городе воинская амуниция со многими всех родов запасами досталась в добычу победителям и знатно помогла вооружить армию козацкую.
По овладении городом Кадаком Хмельницкий назначил его сборным местом для войска малороссийского и послал в околичные города и селения окружные листы с извещением о предприятии его на оборону отечества и с прописанием последовавшего на то письменного соизволения королевского и чтобы войска малороссийские, отложась от наказного гетмана Барабаша, дознаного зрадцы и предателя отечественного, контрактующего тайно и явно с поляками на пагубу народную, собирались к нему в Кадак для дальнейших советований и предприятий. Скоро за сим оповещеньем прибыли в Кадак три тысячи человек реестровых козаков: Полтавский, Миргородский и Гадяцкий и части других полков, удалившихся от Барабаша в ту пору, когда он вновь приводил к присяге войска своего командования на верность службы их при поисках над Хмельницким и его сообщниками. Барабаш, скоро сведав о предприятии и успехах Хмельницкого, тотчас дал знать о том коронному гетману, Павлу Потоцкому, а он также в самой скорости послал на помощь к Барабашу сына своего Стефана с девятью тысячами польских войск, кои, соединясь с Барабашем в городе Черкассах, учинили тут распоряжения к нападению на Хмельницкого. Барабаш, быв тогда объявлен от короля гетманом малороссийским, имел при себе пять тысяч реестровых козаков, присягнувших ему в верности, кои сели с ним на струги и лодки и отправились Днепром вниз, с тем чтобы осадить Хмельницкого в Кадаке и с реки, сделать в городе высадку; а гетману Потоцкому с тринадцатью тысячами реестровых и польских войск осадить Кадак от степи и пресечь Хмельницкому и войску его всякую ретираду.
Хмельницкий, знавши о намерении Барабаша и распоряжениях его с Потоцким, сделал и свои распоряжения к обороне. Он для флотилии Барабашевой построил на одной косе днепровской, вышедшей далеко в реку, сильную батарею и, снабдя ее тяжелою артиллериею и пехотою с длинными копьями, прикрыл все то насаженным вокруг батареи тростником и кустарником. А в Кадаке оставил небольшое число пехоты, приказав ей всегда показываться на валах и батареях городских и, расхаживая с места на место, увеличивать число свое; сам же со всем конным и пешим войском скрылся в байраках за несколько верст перед Кадаком. Войска польские шли степом, вровень с пловучею по Днепру флотилиею Барабашевою; и как только сблизилась и насунулась флотилия сия на батарею, то произведен с ней сильный залп из пушек, весьма удачно наведенных по судам, с которых многие были разбиты и повреждены, а остальные, отяжелены бывши навалившимися в них из разбитых судов людьми, начали приставать в беспорядке к берегам. Хмельницкий по первому из пушек выстрелу вышел со всем своим войском из байраков и ударил во фланги и тыл войск польских, не ожидавших такового нападения. Сражение было тяжкое и убийственное. Хмельницкий, врезавшись с своими войсками в середину польских, смешал их и отнял всю артиллерию неприятельскую, а затем, поражая неприятеля своими выстрелами и копьями, против которых всегда поляки трепещут и стоять не могут, загнал их между города и Днепра в узкое место и тамо простых драгунов и жолнеров польских истребил до последнего, а чиновников их и всех реестровых козаков принудил положить оружие и отдаться в плен; и сих чиновников осталось сорок три человека, в том числе и гетман Потоцкий.
По истреблении Хмельницким польских войск, бросился он к реестровым козакам, приплывшим с Барабашем на флотилии; он застал их на берегу Днепра, устроенных к обороне. Хмельницкий, не делая на них нападения, велел выставить противу них белое крещатое знамя с провозглашением: “Мир христианству”. Потом пригласил к себе под знамя всех чиновников и многих козаков, отложивших от себя оружие, и так говорил им: “Помыслите, братие и други, помыслите и рассудите, противу кого вы вооружились и за кого хотите брань с нами иметь, и кровь свою и нашу втуне проливать? Я и окружающее меня товариство есть единокровная и единоверная ваша братия; интересы и пользы наши одни суть с пользами и нуждами вашими. Мы подняли оружие не для корысти какой или пустого тщеславия, а единственно на оборону отечества нашего, жизни нашей и жизни чад наших, а равно и ваших! Все народы, живущие во вселенной, всегда защищали и будут защищать вечно бытие свое, свободу и собственность, и самые даже пресмыкающиеся по земле животные, каковы суть звери, скоты и птицы, защищают становища свои, гнезда свои и детища свои до изнеможения; й природа по намерению творца всех и господа снабдила разными к тому орудиями в самых членах их. Почто же нам, братие, быть нечувствительными и влачить тяжкие оковы рабства в дремоте и постыдном невольничестве в собственной еще земле своей? Поляки, вас вооружившие на нас, суть общие и непримиримые враги наши; они уже все отняли у нас: честь, права, собственность и самую свободу разговора и вероисповедания нашего; остается при нас одна жизнь, но и та ненадежна и несносна самим нам; да и что за жизнь такая, когда она преисполнена горестей, страхов и всегдашнего отчаяния? Предки наши, известные свету славяне или савроматы и русы, соединясь с литовцами и поляками добровольно и ради обоюдной защиты от инноплеменников, пришли к ним с собственною своею природною землею, с своими городами и селениями и своими даже законами и со всем, в жизни нужным. Поляки ничего им и нам не давали ни на один пенязь, а заслуги наши и предков наших, оказанные полякам в обороне и разширении королевства их, известны суть всей Европе и Азии; да и сами поляки хрониками своими очевидно тое доказывают. Но пролитая за них кровь наша и избиенные на ратных полях тысячи и тьмы воев наших награждаются от поляков одним презорством, насилием и всех родов тиранствами. И когда вы, о братья наши и други, когда не видите унижения своего от поляков и не слышите презренных титулов, наданным вам от них, то есть титулов хлопа и схизматика, то вспомните, по крайней мере, недавния жертвы предков ваших и братии вашей, преданных коварством и изменою и замученных поляками самым неслыханным варварством. Вспомните, говорю, сожженных живыми в медном быке гетмана Наливайка, полковника Лободу и других; вспомните ободранные и отрубленные головы гетману Павлюге, обозному Гремичу и иным; вспомните, наконец, гетмана Остряницу, обозного Сурмила, полковников Недригайла, Боюна и Рындича, коих колесовали и живым жилы тягли, а премногих с ними чиновников ваших, живых же на спицы воткнули и другими лютейшими муками жизни лишили. Не забывайте, братия, и о тех неповинных младенцах ваших, коих поляки на решетках жарили и в котлах варили. Все оные страстотерпцы замучены за отечество свое, за свободу и за веру отцов своих, презираемую и ругаемую поляками в главах ваших. И сии мученики, неповинно пострадавшие, вопиют к вам из гробов своих, требуя за кровь их отмщения и вызывают вас на оборону самих себя и отечества своего”.
Едва кончил Хмельницкий речь свою, восстало в войске вопнение и поднялся шум, яко дух бурный; все начали бросать оружие и кричать: “Готовы умереть за отечество и веру православную! Повелевай нами, Хмельницкий, повелевай и веди нас, куда честь и польза наша требуют. Отметим за страдальцев наших и за поругание веры нашей или умрем со славою. Да не увидим более поношений наших, не услышим стона потомства нашего! Одно нас теперь смущает только, что мы клялись пред богом и учинили присягу на евангелии о верном послушании Барабашу, сему врагу отечества и предателю нашему!” “Вынужденные клятвы неважны, – отвечал Хмельницкий, – и бог всевидец обратит их на главу того, кто их вынудил и призывал имя его всуе. Законы божественные, естественные и гражданские всегда такие клятвы уничтожают; и вы от них свободны; а больше всех клятв обязаны вы своему отечеству самою природою и вере святой, символом ее, вами исповедуемым. О сем поборайте и за них стойте, а более сих жертв ничего от вас не требуется”.
Козаки, утешенные речами Хмельницкого, устремились искать Барабаша, чтобы предать его на суд войска, и нашли его, спрятавшегося в одном судне; но как выведен был из судна на берег, то, вырвавшись из рук козацких, бросился он стремглав в реку и утопился; а козаки тогда взгласили: “И погибе нечестивый! Да погибнет же и память его с шумом!”
Почувствовав гетман Хмельницкий приближающуюсь кончину свою, созвал в Чигирин чиновников и начальников от войска и урядов и товариство с знатнейшими козаками и им, собравшимся к нему в дом, объявил состояние дел нации и все тогдашние министерские обстоятельства. А затем, исчислив прежние на отечество напасти и происходившие от того тяжкия войны, в которыя они так славно и великодушно подвизались и перенесли бедствия собственным своим мужеством и достохвальным между собою согласием, заключил тем, что он, чувствуя приближающуюсь кончину свою, с сокрушением сердечным и прискорбием душевным оставляет их на произвол судьбы и советует им не ослабевать при случае надобности в мужестве и подвигах бранных, держась всегда единодушного согласия и братской дружбы, без чего никакое царство и никакое общество стоять не может. “А я, – продолжал Хмельницкий, – благодарю вас, братия, и за послушание меня в войнах и за свое гетманство! Благодарю за те достоинства, которыми вы меня почтили, и за ту доверенность, которую вы мне всегда оказывали! Возвращаю вам все знаки и клейноды, достоинство и власть оную означающие, и прошу вас простить меня, в чем я, яко человек, кому-либо из вас погрешил или кого огорчил. Намерения мои об общем благе были чистосердечны и истинны, и я всего себя посвящал отечеству, не щадя здоровья своего и самой жизни. Но каждому угождать не возродился еще никто из человек. Итак, в рассуждении общего добра, позвольте еще попросить вас сделать мне последнее удовольствие: изберите себе гетмана при моей жизни, которому б я мог открыть нужные тайны и дать полезные советы в правлении. А как в нынешнее критическое время надобен в гетманы самый искусный, мужественный и опытный человек, то я представляю вам таковыми полковников, переяславского Тетерю и полтавского Пушкаренка, да писаря генерального Виговского. Из сих изберите вы одного, кого по общему совету заблагорассудите”.
Чины и козаки, возрыдав горько от изречений гетманских, так трогательных и их поразивших, а паче о приближающейся кончине его и своем сиротстве начали вопить: “Кого изберем на место твое? И кто достоин наградить отеческие к нам заслуги твои и нашу в тебе потерю? Сын твой, Георгий, да наследует место и достоинство твое! Он один пущай над нами начальствует, и мы забыв и презрев великие твои к нам благодеяния и бесстыдны были б мы, если бы предпочли ему кого другого, забыв и презрев велекие твои к нам благодеяния и беспримерные для отечества подвиги”. Гетман, благодаря чинам и войску за их к нему признательность, отвращал выбор их на его сына, доказывая, что он очень молод и к подъятию такой великой должности и в такое критическое время еще не надежен. “А вы благодарность свою ко мне можете над ним оказать другим образом; равно и он может отечеству служить в другой степени, по мере способности своей и лет. А в должность гетмана избирать надобно человека возмужалого и во всех качествах и способностях опытами дознанного”. Собрание, возразив гетману, что молодость сына его можно подкрепить добрыми советами и надежными советниками, которых по знанию своему избрать сам может, приговорили единогласно, что лишить его отеческого достоинства мы никого не допустим.
Гетман, по упорному настоянию собрания, согласясь на его волю, пригласил к себе сына своего Георгия и поручил собранию со изречением: “Вручается он в покровительство божие и в вашу опеку, и анафеме предаю того, кто совратит его с пути истинного и сотворит притчею во языцех и посмеянием в людех! Предаю и самого его, если он пойдет путем строптивым и удалится от правоты чести и христианских добродетелей; и завещеваю ему на всю жизнь его служить отечеству верно и усердно, блюсти его, яко зеницу ока и пролить за него всю кровь свою, ежели она будет ему полезна и спасительна! Более сея жертвы я ничего другого от него не требую, и сие да будет ему всегдашним моим паролем и лозунгом! А вас прошу и заклинаю подкреплять его благими советами и постоянным мужеством которое всему племени нашему славянскому есть искони сродно и наследственно”. За сим вручены гетманом сыну его клейноды войсковые и печать национальная со всеми документами и делами письменными; и он по обычаю поздравлен и прикрыт от чинов и товариства знаменами и шапками и провозглашен гетманом с пальбою из пушек и ружьев и с музыкою войсковою игравшею по городу на всех перекрестках и площадях, а в полки и города разосланы нарочитые с универсалами. Происходил же и совершен выбор сей в 7 ден августа 1657 года.
Старый гетман пред кончиною своею имел еще совет с чинами и товариством и на нем избраны советниками и опекунами к молодому гетману: писарь генеральный Виговский и полковник полтавский Пушкаренко, бывший уже в походах наказным гетманом. И старый гетман, последнего дня в своей жизни побывши с сыном своим и его советниками несколько часов наедине скончался 15 августа пополудни. Вопль и стон домочадцов гетманских и выстрел из домовой пушки возвестили в городе о смерти гетмана. Войско и народ всякого чина и сословия наполнили тотчас дом гетманский у его окружили. Плач и рыдание раздирали воздух, и сетование продолжалось повсеместное и неизреченное. Все оплакивали его, как родного отца своего; все вопили: “Кто теперь поженет врагов наших и защитит нас от них? Померкло солнце наше и мы остались во тьме на расхищение волков алчных!”
Достоинства сего гетмана и подлинно стоили оплакивания всенародного и таких людей судьба божия веками только производит в человечестве для нарочитых ее намерений и устроений. Он при превосходном своем разуме был весьма добродушен и справедлив, в делах национальных совершенный политик, а в войне неустрашимый и предприимчивый вождь. Храбрость его равнялась равнодушию. В победах своих никогда не тщеславился, а в неудачах вовсе не унывал. Терпение его в тягчайших трудах и подвигах никак ему не изменяло. Голод и жажду, холод и зной сносил он с совершенным спокойствием. Отечество свое и народ так любил, что покоем своим, здоровьем и самою жизнью всегда ему жертвовал без малейшего роптания. Словом сказать, был совершенный в народе верховный начальник, а в войске беспримерный вождь.
Похорон гетману учинен с великим, но печальным триумфом и со всеми воинскими и гражданскими почестями. Тело его в провожании многочисленного воинства и народа перевезено из Чигирина в собственное местечко гетманское Субботов и тамо погребено в монастырской его церкви с надписями и эпитафиями. На стороне гроба выставлен под балдахиною портрет гетманский с сею надписью:
“Сей образ начертан козацкого героя,
Подобна грекам тем, от коих пала Троя!
Помпеи и Цезарь, что были у Рими,
У русов значил то Хмельницкий делами своими:
Польшу он низложил козацкими полками,
Татар и турков устрашил теми же войсками;
Наказав варварство, пресек вероломство,
Вечно не забудет того польское потомство.
Унию он опроверг, благочестие восставил,
Ревность в том свою в род и род прославил;
Непобедим во бранех, благой восприял конец:
Из сына в отечестве достойнейший ему явился отец”.
Причиною смерти гетманской полагают некоторые писатели продолжительную отраву, поднесенную ему одним знатным поляком, сватавшимся на его дочери, а после скрывшимся. Но то уже достоверно, что на седьмой год по его смерти при впадении в заднепровскую Малороссию. турецких войск с султаном их Нурадином соединившись с ними поляки, напавши на местечко Субботов, разорили его до основания и кости Хмельницкого, вырывши из гроба, сожгли вместе с церковию и монастырем тамошним и тем кончили варварское свое и подлое над мертвым мщение.
Король шведский, с армиею своею и Мазепою зимовавший до праздника рождества Христова в Ромне и его окрестностях, перешел после праздника в город Гадяч и в его околичные селения, а в Ромен и его окрестности посланы от государя малороссийские войска для разорения и опустошения тех селений. Экспедиция сия на Роменщину значила две политические причины доказующие отменную проницательность и правоту великого министра и любимца царского, Меньшикова9, их придумавшего: одну – наказать роменцев за прием к себе в квартиры армии шведской, от которой и самая армия российская весьма удалялась, а другую – испытать как на пробном камне верность и усердие войск малороссийских. И сии войска, быв как бы ушибены и обезумлены тогдашним хаосом, с зажмуренными глазами и окамененным сердцем руйновали свою невинную братию, роменцев, прямо, как неприятелей своих. Жилища их были разорены и сожжены, скот отогнан и роздан по армии как добычный, и все приведено в запустение, а народы тамошние сильнейшие, пробегая сквозь руки своих гонителей, удалялись на рубежи великороссийские под протекцию великих тамошних бояр и оселили собою знатные слободы: Юнаковку, Михайловку и премногие другие, известные поныне под названием “Вольных черкассов”. Слабые же и немощные скитались в своих развалинах и погребах, между головнями и снегами и исчезали медленно в отечестве своем и при гробах предков своих. И так роменцы сугубое претерпели разорение за то только, что были несчастливы. Шведы, навалившись на них целою армиею и знавши, что их малороссияне везде убивали, поступали с ними, как с своими завоеванными неприятелями, и уже больше не говорили: “Мы ваши, а вы наши”; а дана им была такая воля от короля, как черту на Иова, т. е. души только не коснись. Последний же удар над ними совершили единородные и единоверные их братия, козаки малороссийские, ужасавшиесь дел рук своих.
Между тем, приближавшаясь компания 1709 года показывала великий урок для обоих воюющих монархов и народов, и сей самый год стал замечательною эпохою истории Северной и всея Европы. В нем-то сбылось неожиданное падение и уничтожение Швеции, а возвышение России. Монарх российский, хотя и видел армию шведскую, уменьшенную в Малороссии до половины, и что войска его столько возмужали и укрепились, что уже могли стоять против шведов, втрое от них меньших, однако, не надеясь на счастие свое, столь мало ему благоприятствовавшее, и опасаясь, чтобы дела его не приняли худшего оборота, посылал и в сем году, и почти накануне последнего и решительного сражения отзывы свои королю шведскому, соглашая его на мирные предложения, которыми оставлял ему все прежние требования на Ингерманландию и Финляндию, а выговаривал себе одну только пристань на Балтийском море с городом Петербургом и Шлиссельбургом. Но король шведский, упоенный славою завоевателя и всегдашними своими победами, отвергнув те предложения, сказал посланникам царским и иностранным посредникам, на мир его соглашавшим, что “помирится он с царем в столичном городе его Москве, где принудит московцев заплатить ему 30 миллионов талеров за военные убытки и покажет царю, над чем и как царствовать”. Государь таким жестоким отказом став безнадежен на мирные успехи, начал стягать войска свои в окрестность Полтавы, а на держанном при том военном совете приговорено от всего генералитета дать шведам решительное сражение во что бы то ни стало.
Король шведский хотя и знал, что армия его знатно умалилась и усилить ее неоткуда, да и во всех воинских снарядах и запасах был крайний недостаток, и что счастие, прежде от него неотступное, начало в Малороссии переменяться всегдашними неудачами, но надеясь на храбрость своих воинов и пытаясь собственною своею отвагою, которая из детства вкоренилась в нем от воспитания и внушенных при том фальшивых правил о известной предестинации или предопределении, за одно почитаемом им с языческим неизбежным роком, и что они будто заставляют человека вдаваться во все опасности, презирая самые невозможности вопреки здравого рассудка, природою нам внушенного. По сим правилам предприняв продолжать с Россиею войну самую отчаянную, выступил из квартир своих в начале апреля месяца того же 1709 года и расположил стан свой при местечке Будищах, а там простояв до половины мая и наскучив праздностию, вздумал осадить город Полтаву в надежде получить в ней великие сокровища и запасы по заверению спутника своего, Мазепы. Осада и приступ на город были жестокие и страшные в правилах воинских. За неимением осадной артиллерии и мортир с бомбами шведы напали на бастионы с ружьями и палашами и несколько их взяли. Но комендант полтавский, иностранец Аларт с солдатами и пешими козаками встречали их артиллерию, а провожали и опрокидали с валов копьями. Подоспевшие ж из армии свежие войска российские, с луговой стороны в город прошедшие, и совсем ту осаду уничтожили, и король, собираясь после того не перепустить чрез реку Ворсклу российской армии, для переправы к ней приступившей, поехал с двумя своими гвардейцами ее рекогносцировать, а наехав ночью на козацкий пикет, хотел его сбить и для того, напав на него собственною своею особою, колол козаков шпагою; но они, сделав на него исправной выстрел из своих гвинтовок, убили одного гвардейца, а короля тяжко ранили в ногу и расшибли ее голень. И так король к прежним недостаткам армейским нажил и свой собственный, став об одной ноге. Случайность сия, хотя была не из сонма предестинаций, а от самопроизвольной и неприличной королю запальчивости, однако давала ему знать, что к личному командованию сражением он неспособен и должен от него удаляться и спасать свою армию.
Обе воюющие армии собрались в Полтаве в июне месяце и расположились одна в виду другой, укрепив себя шанцами и другими нужными окопами. Армия российская состояла из 76 000 и в том числе малороссийских отборных войск, оставшихся от командирования прочих к прикрытию границ, было 20 000 под командою генеральных старшин и прежде бывшего наказного гетмана заднепрского, Семена Палия, сысканного из сибирского заточения, который, быв отлично искусен в наездах и разорвании соединенных фронтов, много пособствовал в победе неприятеля. Шведская армия немногим превосходила 20 000 да Мазепиных войск, собравшихся к нему из раскассированных компанейцев и сердюков, не более было одной тысячи; но они с самим Мазепою во всякое время оставались при обозах своих и шведских, уклоняясь всегда от сражений с россиянами и содержа против них самый строгий нейтралитет, выговоренный Мазепою у короля шведского и объявленный в декларациях его во всей Малороссии… Наконец, в 27 день июня 1709 года совершилось то сражение, которое решило судьбу России и Швеции, удивило Европу и сделало перелом в политике держав и в жребии королей: низверженного и вновь возведенного, разумея польских. Сражение сие начали шведы на самом рассвете и конницею своею напали на регулярную конницу российскую и прогнали ее за ее шанцы. Но начальник козацкий Палий, с козаками своими напав тогда на шведов в тыл и на фланги і их фронтов и прорвавшись в интервалы, сделал великое им поражение копьями и из ружьев, от чего они, смещавшись, побежали к своим шанцам и потеряли генерала своего Шлипенбаха, взятого в плен. Козаки, преследуя шведов до их шанцев, провели позади себя сильную колонну пехоты российской под командою генерала Меньшикова, и она, напав на шанцы шведские и сделав сильный залп из пушек и ружьев, увалилась в них штыками и погнала шведов во все стороны. Таким образом обовладели шанцами и взяли в плен командовавшего ими генерала Розена со многими офицерами и рядовыми. Шведы после сего собрались и построились вновь между шанцами и обозами своими на открытом поле и ожидали нападения россиян. Государь выстроил и свои войска против шведских, поставив всередине пехоту с артиллериею, а по флангам конницу. Сражение возобновилось: пальба продолжалась с обеих сторон более трех часов; наконец, шведы, не имев артиллерии и претерпев от россиян великий урон, показали во фронте своем многие интервалы или пустоту, а Палий, сие приметя, тотчас ворвался в них козаками и произвел всеобщее замешательство в неприятеле. Случившийся во весь тот день великий туман пособствовал козакам обхватить их с тылу и во фланги, а шведам помогал он скрыть свое отступление с места баталии.
Сие началось порядком ретирады, но после, смешанные козаками, обратились шведы в бег. Россияне, гонясь за ними в тумане, побрали в плен фельдмаршала их Реншильда и двоюродного брата королевского, принца Виртембергского, а министра и любимца королевского, Пипера, нашли в обозе шведском с канцеляриею его и казною; обоз со всем лагерем достался победителям. Король шведский, во время сражения не могши ездить на лошади верхом, по причине раненой своей ноги, носим был солдатами на носилках между рядами своих войск, коих поощрял он к сражению, держа в одной руке пистолет, а в другой шпагу. Но как он при поражении и замешательстве войск несколько раз был с носилок опрокинут на землю, и раненая нога его, вновь зашибенная, причинила ему боль несносную, то от того он впал в обморок и был долго в беспамятстве. И в ту пору генералы его, положа короля в коляску, выправили его вниз по течению реки Ворсклы к Днепру, куда и остатки армии шведской бежали с намерением переправиться чрез ту реку. Мазепа с штатом своим также туда убирался и был шведам единственным проводником, показав им одну только сию услугу между бездною зол от прожекта его шведами претерпенных.
Король, опамятовавшись в дороге, требовал к себе любимца своего, Пипера, но ему отвечали, что ни Пипера, ни армии его при нем нет, а осталось все то при Полтаве, в плену у московцев, сопугствует же ему один Мазепа. Тогда он возопил: “Ах, боже! Все мое погибло, а только грех мой предо мною есть выну!” Достигнув Днепра, они остановились при устье реки Ворсклы, и когда все остатки шведские туда стягались, Мазепа между тем промышлял о переправе через Днепр и, по счастию, собрал несколько лодок запорожских рыболовов. Король, садясь в них с Мазепою, прощался в слезах с генералом своим Левенгауптом, подоспевшим тогда с войсками, и выговорил ему, “что лучше бы желал он в сей реке утопиться, чем вас оставлять на жертву неприятелю!” А когда Левенгаупт еще спрашивал у него монаршего приказания, что ему делать, как атакуют его московцы, остающегось без амуниции и провианта, король на сие отвечал: “Делайте то, что общим советом приговорите; а я не знаю сам о себе, что со мною будет; предаюсь в волю божию и вас тому поручаю, прося всех вас простить меня за все те несчастия, в которые вы мною повергнуты”. Потом, оборотясь к Мазепе, сказал ему со вздохом: “Ах, Мазепа! Ты-то меня и армию мою погубил своими обнадеживаниями!” И с тем отплыл за Днепр. Переправилось чрез сию реку около 1000 шведов, не военных, а более придворных и других штатов, и они с королем, прибыв к границам турецким, переправились чрез реку Буг в пределах очаковских помощию паши тамошнего, который проводил их до города Бендер, где пробыл король по известное в истории время, а Мазепа того же года сентября 6-го дня от печали умре…
Император в том же году предпринял путь реками, впадающими в Волгу, к городу Астрахани. Армия его следовала туда сухим путем, в которой малороссийских казаков находилось 12 000 под командою наказного гетмана полковника миргородского Данила Апостола и полковника прилуцкого Игната Галагана и киевского Антона Танского. От Астрахани сделан поход всею армиею к границам персидским, и армия, проходя жилища горских и каракалпацких татар к реке Тереку покорила многих из их владельцев, а достигнув персидских границ обовладела городом Дербентом, почитавшимся за ключ Персии с сей стороны. Поход сей, в рассуждении военных действий с азиатическими народами, нимало не отяготил войск российских, и все им уступало и покорялось при первых перестрелках и сражениях. Но в рассуждении положения земли тамошней, ее гор и утесов, а паче по причине жаркого и сухого климата, был он для народа здешнего крайне несносен и губителен, и войска возвращались оттоль в самом жалостном состоянии, без лошадей и провианта, имевши вид иссохший и близкий к египетским мумиям, а знатная часть их померла и растеряна в скалах и пропастях горских. Сверх сих, возвращающихся из Персии войск, в начале 1723 года командировано еще 12000 малороссийских козаков на Коломак в команду фельдмаршала Михаила Михайловича Голицына10, при всех своих начальниках, где они пробыли до успокоения границ от Персии и Крыма, которые тогда тревожились.
В отсутсгвие императора генеральные малороссийские старшины с правил елем Полуботком11 сделали представление в сенат о неумеренных налогах и податях, установленных бригадиром Вельяминовым12 на всех чинов и козаков малороссийских, без уважения их состояний и привилегий, и вопреки самых договорных статей, с гетманом Богданом Хмельницким заключенных. Сенат по тому представлению, насланным в коллегию указом, увольнил было всех старшин и козаков от всех податей, уважая их службу на своем коште и в собственном вооружении производимую, которая несравненно более стоит, чем те подати. Но государь, возвратившись из дербентского похода, по доносу Вельяминова, опять велел подати оные взыскивать, не обходя никого и не уважая ничего, а просивших о том старшин генеральных и Полуботка сыскать к ответу в Петербург чрез нарочного курьера. По чему они в июне месяце 1723 года туда от коллегии выправлены, а именно: полковник Полуботок, судья генеральный Чорныш, писарь генеральный Семен Савич и бунчуковые товарищи Иван Корецкий из Стародуба, Карпика из Переяславля. Гребенка из Гадяча, да при них канцеляристы войсковые Володьковский, Ханенко и Рамонович. Чиновники оные, прибыв в Петербург и представ пред государя своего, просили его найубедительнейше, стоя на коленях, о пощаде отечества своего, угнетенного до крайности налогами и всех родов притеснениями, производимыми бригадиром Вельяминовым и его коллежскими чинами, и просили еще о восстановлении прав их и привилегий, договорными статьями и мирными царскими грамотами подтвержденных, и чтобы по ним позволено было им избрать себе гетмана вольными голосами. Государь, по внушению прежнего и единственного гонителя малороссийского, Меньшикова, всегда преследовавшего малороссиян с крайнею злобою и мщением, назвав их изменниками и вероломцами, повелел истязать их и судить тайной канцелярии, а квартиру их, бывшую на Троицкой пристани, подле кофейного дома, обнять крепкою стражею. Тайная сия канцелярия не сходствовала ни с какими гражданскими и духовными судилищами и их правами и обрядами, а была она единственною в своем роде и во всем мире и только подобилась несколько священной римской инквизиции. В ней не принимались доказательства и оправдания ни письменные, ни свидетельские, ни совестные, т. е. под присягою; но испытывали и взыскивали в ней собственного признания в возводимых винах или подозрениях. Не признающий себя виновным должен вытерпеть то пыткою чрез три приема или перемены и разными орудиями, а наконец огненными, т. е. раскаленною железною шиною и зажженною серою. Таким образом, когда писарь генеральный Савич в оной тайной канцелярии вопрошаем был самим государем: “Знает ли он о злом умысле товарищей его и соотечественников, кои душили баранов?”, а он отвечал на сие с обыкновенною тогдашнею малороссийскою вежливостию: “Не скажу Вашеци!”, то за сие изречение, за сию вежливость встречен был на первый случай хорошею пощечиною, а дальше приговорен в пытку. По счастию Савича, ожидавший здесь очереди своей канцелярист Володьковский объявил государю, что речение Савичево: “Не скажу Ващеци!” не значит упрямство или умышленное запирательство, а значит оно то, что по вежливости говорится иными: “Не могу доложить вашему величеству” или по простосердечию говорят: “Не знаю”. Государь, хотя уважил объяснение Володьковского и приостановил пытку Савичу, но посылал в Малороссию нарочного чиновника справиться, подлинно ли речение оное употребительно в Малороссии; и посылка сия стоила казне 70 рублей, кои с Савича и взысканы; а он, между тем, просидел до возвращения посланца в тяжкой неволе. Проведши тайная канцелярия в изысканиях своих более 4-х месяцев, 10-го числа ноября осудила чиновников малороссийских на вечное заточение и лишение имения их в пользу государя и его казны. И когда объявили им учиненный ею о том приговор, то полковник Полуботок присутствующему при сем государю императору сказал: “Вижу, государь, и понимаю, из какого источника почерпнул ты злость тую, которая не сродна сердцу твоему и неприлична характеру помазанника божия. Правота и кротость, суд и милость – суть единственное достояние всех монархов мира сего, и законы, управляющие всем вообще человечеством и охраняющие его от зол, есть точное зерцало царям и владыкам на их должность и поведение, и они первые блюстители и хранители им быть должны. Откуда же происходит, что ты, о государь, поставляя себя выше законов, терзаешь нас единою властию своею и повергаешь в вечное заключение, присвоив в казну собственное имение

наше? Вина, на нас возводимая, есть одна должность наша и должность священная, во всех народах тако чтимая, а отнюдь не законопреступная и осуждению повинная. Мы просили и просим от лица народа своего о пощаде отечества нашего, неправедно гонимого и без жалости разоряемого, просим о восстановлении прав наших и преимуществ, торжественными договорами утвержденных, которые и ты, государь, несколько раз подтверждал. Народ наш, бывши единоплеменен и единоверен твоему народу, усилил его и возвеличил царство твое добровольным соединением своим в такое время, когда еще в нем все младенчествовало и выходило из хаоса смутных времен и почти из самого ничтожества. И сие одно не довлело бы ему погубить у вас мзды своея; но мы с народом своим не преставали, сверх того, знатно помогать вам всем во всех воинских ополчениях и приобретениях ваших, и, не говоря о Смоленщине и Польше, одна шведская война доказывает беспримерное усердие наше к тебе и России. Ибо всем известно, что мы одни целую половину армии шведской погубили в земле своей и в жилищах наших, не вдаваясь при том ни в какие льщения и искушения, и сделав тебя в состоянии переселить удивительное мужество и отчаянную храбрость шведов; но за то приобрели себе одно поношение и озлобление и, вместо благодарности и воздаяния, повержены в самое неключимое рабство, платить дань поносную и несносную и заставлены рыть линии и каналы и осушать непроходимые болота, утучняя все то телами наших мертвецов, падших целыми тысячами от тяжестей, голода и климатов. Все оные беды и скорби наши усовершенствованы наконец, нынешним правлением нашим. Владычествующие над нами чиновники московские, не знающие прав и обычаев наших и почти безграмотные, знают только одно то, что они властны делать нам все, не касаяся одних душ наших. И так, бывши мы окружены со всех сторон гонениями и напастьями, к кому иному прибегать должны с воплями своими, как не к тебе, августейший монарх? Ты покровитель наш и споручитель за благоденствие наше. Но злоба любимца твоего, непримиримого врага нашего и местника, совратила тебя с пути истины и мерзит царствований твое. Повергать народы в рабство и владеть рабами и невольниками – есть дело азиатского тирана, а не христианского монарха, который должен славиться и действительно быть верховным отцом народов. Я знаю, что нас ждут оковы и мрачные темницы, где уморят нас гладом и притеснением, по обычаю московскому; но, пока еще жив, говорю тебе истину, о государь, что воздаси ты непременно отчет пред царем всех царей, всемогущим богом, за погибель нашу и всего народа”.
Государь, выслушав терпеливо речь Полуботкову, не сделал, однако, никакого ему и товарищам его снисхождения, но повлекли их тотчас в новую Петропавловскую крепость и тамо перековали и заключили их в темницы. Имение, при них бывшее, до последней вешицы, отобрано от них и роздано в дар разным чиновникам и сіражам темничным, а иное переведено на деньги и причислено в казну государеву, равно и малороссийские их имения, движимые и недвижимые, да и самые жилые домы по указу государеву конфискованы коллегиею на государя; а семейства узников изгнаны из них и скитались по разным чужим домам, питаясь с подаяния милостыни, наряду нищих. Вслед за сими узниками сысканы из Малороссии оставшиесь в ней чинами коллегии: есаул генеральный Василий Жураховский, бунчужый генеральный Яков Лизогуб, полковники – миргородский Апостол и гадяцкий Милорадович, кои также окованы и посажены в темницы в Петербурге, имения же их все до последка конфискованы и забраны на государя. А еще вслед за тем забраны со всех полков малороссийских правившие полками и сотнями и посажены в тюрьмы при коллегии в Глухове, а имения их по одному и тому же плану отобраны на государя и причислены в его казну. И так в сии три приема поражены были все первенцы правительств малороссийских, а на их места определены чиновники великороссийские, и между ими полковники: в Стародуб Леонтий Кокошкин, в Чернигов Михайло Богданов и в Нежин Петр Толстой. Вина связней сих объявлена была от государя именным его указом, в Малороссии публикованны, что “по недоброжелательству их к нему государю и царству его, не только не развели они, но худо сберегли тех овец и баранов, кои он выписал дорогою ценою из Шлезии и раздал было на содержание и прокормление в Малороссии, где они пропадали не по болезням своим, а от неусердия и злых замыслов чиновников, которые мыслили только о сеймах своих и вредных выборах”. Заключенные таким образом чиновники томились в темницах своих более года и от обыкновенного в них притеснения, а паче от сырости крепостных строений в 1724 году померли в них в оковах полковники Полуботок и Карпика, писарь Савич и канцелярист Володьковский, а прочие пригнили и перекалечились.
О смерти Полуботка предание оставило сию достопамятность, что когда, бывши он болен, почувствовал кончину свою и просил у тюремных приставов призвать к нему священника, а тюремщики о том дали знать государю, то государь приходил к нему проститься, и он сказал ему: “Я вражды к тебе никогда не имел и не имею, и с тем умираю, как христианин. Верю несомненно, что за невинное страдание мое и моих ближних будем судиться от общего и нелицемерного судии нашего, всемогущего бога и скоро пред него оба предстанем, и Петр с Павлом тамо рассудятся”. Государь действительно скоро после того, и именно, генваря 28-го 1725 года, скончался.
При окончании походов польских в 1735 году открылись походы в Крым и Турцию. Татаре крымские, возомнив о удобностях своих к добычам во время отлучек войск российских в Польшу и на Рейн, стали чинить набеги и хищения в границах малороссийских. Но главное их стремление знатно отразил генерал Леонтьев с малороссийскими полками, новую линию прикрывавшими, именно полтавским, миргородским, лубенским и гадяцким. Они гнали татар до самого их Перекопа и отняли все их вьюки с запасами и поразили их. Между тем подоспел из польского похода фельдмаршал граф фон Миних и принял главное начальство над армиею собравшеюся против Крыма у пустого городища, называемого Каменный Затон, куда прибыли и все другие малороссийские полки и подчинены оные от фельдмаршала полковнику гадяцкому Галецкому. Полковник сей, при многих заслугах своих, был особливо почитаем человеком отважным, предприимчивым и расторопным и потому фельдмаршал отлично его уважал и почитал. Но излишнее честолюбие, сопутствующее обыкновенно людям замысловатым, завело его в пропасть гибельную с повреждением доброй славы всего войска, ему подчиненного. Он прокладывал себе дорогу в малороссийские гетманы на место недавно умершего Апостола и вздумал прославиться нарочитыми подвигами воинскими и снискать чрез то сильную рекомендацию фельдмаршальскую. И когда от передовых разъездных команд донесено было фельдмаршалу, что войска татарские в нарочитых силах выступили из внутренности Крыма и заняли так называемую Черную Долину или Черкес-Долину, которая и Гайман-Долиною называется и имеет она одни водяные копани среди степей безводных, чрез которые всей армии переходить должно, и фельдмаршал наряжал на них нарочитый корпус войск с пехотою и артиллериею, то Галецкий, внушив фельдмаршалу, что то выступление татарское есть неважное и значит только разъезжую команду, могущую перепортить одни водяные копани, ежели их не прогнать в самой скорости легким отрядом, взял при том на себя уничтожить замыслы татарские и разогнать их самих с частию легких войск, командованию его вверенных. Фельдмаршал по сему заверению Галецкого поручил ему экспедицию сию, прибавив в помощь ему два полка драгунские. Полковник Галецкий, отрядив с собою 4 полка малороссийских: гадяцкий, нежинский, стародубский и черниговский и взяв легкую тех полков артиллерию и назначенные ему полки драгунские, отправился с ними на татар. Поход сей производили на них по их же правилам или хищным ухваткам, т. е. середину дня покоились войска и кормили лошадей в местах скрытных, а в прочее время и всю ночь продолжали свой марш и таким образом достигли Гайман-Долины на самой заре. Но в какое пришел изумление Галецкий, когда увидел при той долине необозримую степь, покрытую татарским становищем! Отвага его не давала ему унывать, а решимость запрещала медлить и попустить войску рассмотреть свое несчастие. Он тотчас напал на татар, пробуждавшихся от сна, и во всей своей опрометчивости прошел их стан во все его пространство и поразил целые тысячи, а прочих рассыпал по его сторонам. Но когда возвратился он в долину, как в единое пристанище, способное для роздыха и водопоя, то тут окружен был татарами со всех сторон и принужден биться и устроить батарею, прикрытую по четырем углам легкою артиллериею. Нападение и отпор продолжались весь день с равною отвагою и неустрашимостию, и от множества трупов, побитых с обеих сторон людей и лошадей, сделан был вал вокруг батавой, довольно возвышенный, наподобие ретраншамента, и из него удобно защищались. Но к вечеру поведено от хана татарского спешиться всем татарам и бросить в средину батавы знамена свои и бунчуки. По сему знаку полезли татары в батаву со всех сторон и, невзирая ни на какие их поражения, Галецкий, призвав сына своего Петра, бывшего в стародубском полку сотником Погарским, позволил ему спасаться яко молодому человеку всеми” возможными способами, а о себе сказал, что он того делать не будет по должности присяги и своего начальства. Итак, войска оные были многолюдством татарским разбиты наголову, и начальник Галецкий изрублен в куски, а сын его и несколько сот козаков и драгунов спаслись во время наступившей темноты ночной между трупов и в пустых копанях. Убито же всех чиновников и рядовых 3270. Поражение войска малороссийского разнеслось тотчас везде, и даже в самой столице с обыкновенною прибавкою или увеличиванием и, несмотря на смягчительные донесения фельдмаршальские, имел Миних от двора грозные выговоры, а другие чиновники понесли и тяжкие оштрафования.

С тех пор возненавидел фельдмаршал всех малороссиян до крайности и, невзирая на все то, что сам был причиною, последовав советам высокопарного человека, гнал их при всех случаях без милосердия и очернил своевольными, упрямыми и для России неусердными людьми. А когда армия дошла до Перекопской линии и предпринято взять ее штурмом, то для войск малороссийских назначена при сем позиция самая опасная и мстительная. Им повелено перейти в конце линии залив Гнилого моря, называемого Сиваш, и атаковать с той стороны линейную стражу. Войска сии помощию хороших своих вожатых, проживавших часто в Крыму по торговым промыслам и знавших по Сивашу отмели и броды, прошли ночью Сиваш очень удачно и, тамо спешившись, ударили на татар с полною злобою и мщением за своих побитых, и, загнавши их в тот угол, что между крепости и Сиваша и уподобляется полумесяцу, выбили всех татар, а на батареях – турков без всякой пощады, и, собравши их трупы, заметали ими линейные рвы на довольное пространство, а по сим трупам вся пехота, не имевшая в пустой степи для штурма лестниц и фашиннику, перешла удобно, как по плотинам. За сию чрезвычайную услугу, хотя войска малороссийские достойны были благодарности, но им сказано ее сквозь зубы и прибавлено к тому, что они уподобляются упрямой лошади, которая когда захочет, то и на гору везет, а когда не хочет, то и с горы не идет. Плодом взятия линии Перекопской было то, что все укрепления и самый средний замок с базаром были взяты, а каменные батареи и башни подорваны порохом, и все тут опустошено и приведено в небытие. После того прошла армия всю внутренность Крыма, загнала татар в Кафские горы и самую столицу хана их, называемую Бахчисарай, разграбила и опустошила, и со многими корыстьми и пленниками воротилась на зимовлю в селения малороссийские. Ибо тогда как бы почиталось за грех зимовать в чужой стороне, несмотря на все в ней завоевания и успехи, а возвращались всегда в Малороссию в глубокую осень и потерявши чрез то множество людей и весь почти скот, который опять набирали в Малороссии. Позади же армии, обыкновенно, полонили реки Днепр и Самар, чтоб татары зимою их по льду не переходили, и для сего из Малороссии выгоняли другую армию рабочих людей, которые вслед за морозами рубили и очищали лед, погибая сами от морозов и не имея в пустых степях чем согреться. Таким-то образом воевали в старину, хотя не так отдаленную, но имевшую свои правила воинские и рассудок политический, о которых всякой богослов непременно скажет, что они были по промыслу божию, а вольнодумец заключит, что от непросвещепия умов. Но как бы то ни было, в последующую компанию взяты приступом знатные турецкие города Очаков и Азов, коих подорвали порохом и до основания разорили, принудив тем турков к вечному с нами миру, который долго продолжался.
Для утверждения с турками мира в 1740 году отправлен послом в Царьград правитель Малороссии генерал Румянцев13, а до возвращения его оттоль определен на его место генерал и кавалер Михайло Леонтьев, и тогда в правлении малороссийском все изменилось. Леонтьев начал правление свое изысканием первенства между членами коллежскими, кто из них больший или старший? А пока сие разрешено сенатом, считал он писаря генерального за губернского секретаря, а других старшин генеральных только в чинах капитанских. Но сержант гвардии всегда поседал их места; прочих же чиновников едва признавал он за создание божие и обыкновенно подчинял их регистраторам коллежскими тем подобным. Преимущество тех выводил из того, что они российские императорские чиновники, а сии, хотя также служат в империи и суть коренные граждане руские, но все еще что-то иное, нежели имперские, потому только, что название чинов осталось старинное руское, а не иностранное, недавно принятое в России. Замешательство и настроение от того происходило всеобщее, и иные возомнили даже, что они к империи Российской более не принадлежат, а отдаются туркам; потому взошли в сенат представления и жалобы, и сенат указом повелел чинам оным иметь равенство по-прежнему, а заседание – по указу 1734 года установленное; на место же Леонтьева14 определен в председатели тайный советник и кавалер Иван Иванович Неплюев, благоразумием которого” все утишилось и пришло в прежний порядок.
Государыня императрица Анна Ивановна в том же году скончалась и линия царя Ивана Алексеевича вскоре по ней пресеклась. Государыня сия собственною своею особою довольно была кротка и милостива, но правление ее было часто, яко трость, колеблемо. Причиною всех шатаний и неприязней полагают министра ее и любимца Бирона15, возведенного ею в графское достоинство, а после в герцоги курляндские. Он, говорят, был человек умный, но крайне властолюбивый и к корысти жадный. Известная тайная канцелярия, сие пугалище дворян и всех зажиточных людей, быв в точной его дирекции, была достаточным орудием выполнять все его пожелания и самые мановения. Всяк, веруяй в Бирона и творяй волю его, спасен и прославлен, а не веруяй в него и противяйся ему, осужден есть и погибший. Наглая и лютая казнь знатного министра Волынского дает совершенное понятие о тогдашнем правлении и о всех его превратностях и варварствах биронских. О неистовствах брата его, слишком хромого и почти безногого Бирона, содрогаются от одного воспоминания обыватели Стародуба и его окружностей. Он быв совершенный калека, имел, однако, чин полного себе генерала российского и, квартируя несколько лет с войском в Стародубе с многочисленным штатом, уподоблялся пышностию и надменностию самому гордому султану азиатскому; поведение его и того ж больше имело в себе варварских странностей. И не говоря об обширном серале, сформированном и комплектуемом насилием, хватали женщин, особенно кормилиц, и отбирали у них грудных детей, а вместо их заставляли грудью своею кормить малых щенков из псовой охоты сего изверга; другие же его скаредства мерзят самое воображение человеческое.
Восшествие на всероссийской императорский престол великой княжны Елисаветы Петровны, родной дочери Петра І в 1741 году, разрушило до основания систему правительства биронского, вместе с опекунством его и регенством при иностранном наследстве, введенном было в Россию его же прожектом. Царствование императрицы Елисаветы с первых еще дней озарило Россию великими надеждами к ее блаженству, а впоследствии сии надежды сугубо исполнились беспримерными добротами сея государыни. Она была кротка, набожна и человеколюбива, словом, преисполнена всех изящных качеств верховной матери и царицы своих народов. Она во все дни царствования своего не пролила ни одной капли крови своих подданных, и смертная казнь самых преступников навсегда ею уничтожена и запрещена, а вместо ее отлучались таковые от общества и ссылались в вечное заточение, на покаяние и исправление. Самая тайная канцелярия, сия инквизиция римская в ином виде и облачении, тосковала без дела и, не имея пищи от крови человеческой, иссыхала и превращалась в чахотку, приближаясь поминутно к своему падению и ничтожеству, ибо доказано уже всегдашними опытами, что правительство и начальники смотрят на царей, как дети на отцов, а рабы на господ своих, и каковы сии, злы, порочны или добродетельны, таковы и те бывают, по крайней мере наружностию им уподобляются, стыдясь идти не по их правилам и нравам.
Государыня императрица Елисавета в 1744 году благоволила посетить со всем двором своим Малороссию, путешествуя в главный город ее Киев, по набожеству, которое она отправляла здесь чрез несколько недель с примерным благочестием, посещала пешо священные храмы и все чтимые народом места с нарочитым приготовлением и благоговением. При сем розданы нарочитые суммы нищим, бедным и всем церковным служителям и монашеству, а в храмы и гробницы дарствованы многие дорогие вещи и утвари. Во время путешествия сего веселилась государыня и удивлялась встрече и конвою войск малороссийских, бывших под начальством обозного генеральногр Якова Лизогуба и всех других старшин и полковников. Десять их реестровых полков да два компанейских и несколько команд надворной гетманской корогвы из запорожских козаков расположены были на границе малороссийской, около Толстодубова о одну линию, а две шеренги. Первый полк, отсалютовавши государыне знаменами и саблями и пропустя монархиню, поворачивался рядами с правого фланга и проходил позади второго полка, а там опять становился во фрунт в конце всей линии; второй, отправивши также салютацию свою, проходил позади третьего полка и занимал место в конце первого. И так делая все полки и команды, представляли непрерывный фронт и бесконечную линию до самой ставки монаршей. А как государыня ехать изволила очень тихо, а несколько часов иногда проходила и пешо, то конвой войск оных продолжался и успевал в маршах своих и поворотах без всякого затруднения. Войска сии, быв всегда в своих мундирах, имели тогда новые, которые состояли все одинакие: из черкески синего сукна с вылетами и из куфайки и шаровар по полкам, тоже и шапки одной фигуры и вышины, но при том были по полкам, а амуничные вещи все рядные и одинакие. От Киевской академии помощию выписанных машин и своего изобретения деланы государыне разные удивительные явления к ее удовольствию; между прочим выезжал за город важный старик самого древнего виду, великолепно прибранный и украшенный короною и жезлом, но сделанный с молодого студента. Колесница у него была божеский фаетон, а в него впряжены два пиитические крылатые кони, называемые пегасы, прибранные из крепких студентов. Старик сей значил древнего основателя и князя киевского Кия. Он встретил государыню на берегу Днепра, у конца моста, приветствовал ее важною речью и, называя ее своею наследницею, просил в город, яко в свое достояние, и поручал его и весь народ руский в милостивое ее покровительство. В продолжение приемов государыни от чинов и народа малороссийского, с живейшими чувствованиями непритворного их усердия и полной радости, примолвила однажды государыня, окруженная бесчисленным народом: “Возлюби мя, боже, так в царствии небесном, как я люблю сей благонравный и незлобливый народ!”
В бытность императрицы в Киеве подано ей прошение от чинов и войска малороссийского о учреждении им гетмана по правам их и договорам. Государыня, приняв просьбу сию благосклонно, повелела прислать о том депутацию свою в Петербург ко дню торжественного бракосочетания племянника ее и наследника герцога Голштинского Петра Федоровича с принцессою Ангальт-Цербскою Екатериною Алексеевною. Депутатами избраны и отправлены: обозный генеральный Яков Якимович Лизогуб, хорунжий генеральный Николай Данилович Ханенко, бунчуковый товарищ, после бывший подскарбий генеральный, тайный советник и кавалер Василий Андреевич Гудович. Сенат определил было на содержание их по 10 рублей’ каждому на месяц; но государыня, сведав о том, повелеть соизволила давать им, яко знатным особам и за таким делом прибывшим, по сто рублей в месяц на каждого и от полиции приличную квартиру, утверждая то и на будущие времена. Депутаты сии почтены были при бывшем в 1745 году торжестве бракосочетания наследника весьма почетными местами; но во время пирования зависть или ненависть не преминула явиться в своей личине. Некоторые из министерства вопрошали депутатов с видом насмешливым: “Что за причина, что ваши гетманы, когда не все, то многие были коварны и неусердны для России и искали для нее вредного?” – “Что касается до усердия к России, – отвечал депутат Гудович, – то никто к ней из вольных народов не был так привержен и усерден, как малороссияне. И сие доказывается самым тем, что они, бывши свободны, отбившись от Польши, предпочли Россию всем другим народам, в протекцию свою их зазывавшим, а избрали ее одну к тому по однородству и единоверству своему, в чем они навсегда устояли и никогда не поколебались, отринув и презрев многие соседние лыцения и страхи сильных держав, и даже недавние шведские, ко искушению самые удобные. А что касается до некоторых гетманов, то об них, кстати, служить может известная пословица: “Яких створили-сьте, таких і маєте”. Ибо то неоспоримо, что только те гетманы были неусердны к правительству российскому, которые им избраны или избраны по настоянию сего правительства, и сему причины троякие полагать можно: 1-ое, что министерство российское не так хорошо знало их, как свои природные чины знать об них должны, и потому худых избирало; 2-ое, министерство малороссийское, натурально, искало таким падения, которые не по его воле избраны, и для того попускало им совращаться, 3-е, от стороны российской непременно им, яко своим творениям, больше доверялось, нежели надобно было, а может и того больше, а потому полагались на них в своих интересах, несносных сим гетманам и невместимых в правлении. А при всем том, судя по-христиански, можно еще сказать, что все то есть прочно, что делается справедливо, ибо тут сам бог споручитель и поборник”. Депутаты сии отпущены в Малороссию с грамотою, обещавшею позволение на выбор гетмана, и им при отпуске жалованы собольи шубы, перегни с бриллиантами и по 1000 рублей каждому на проезд.
Для элекции при выборе гетмана в 1750 году в генваре месяце прибыл в Глухов из С.-Петербурга министром генерал Аншев и кавалер граф Иван Семенович Гендриков и после обыкновенных торжеств и церемоний, продолжавшихся чрез три дни по прежним церемониалам, но с необыкновенным великолепием, умноженным, по мере щедрот и милостей благодетельствующей монархини, 17-го февраля все чины духовного и мирского звания и козаки реестровые, в полках служащие, собравшись на площадь городскую к соборной церкви и выслушав прочтенные на амфитеатре до выборов касательные грамоты и другие постановительные акты, торжественно избрали гетманом из природных малороссиян графа Кирила Григорьевича Разумовского16, бывшего в то время действительного камергера, Академии наук президента, лейб-гвардии Измайловского полка полковника и кавалера. С донесением о том выборе и с прошением его утверждения отправлены были ко двору посланники от народа: бунчужный генеральный Дамьян Васильевич Оболонский, полковник нежинский, бывший потом тайным советником, генеральным обозным и кавалером Семен Васильевич Кочубей и бунчуковый товарищ, после бывший действительным статским советником и генеральным судьею, Илья Васильевич Журман с довольною ассистенциею. Им дана публичная аудиенция апреля 24-го, и при ней в ответе чрез канцлера графа Алексея Петровича Бестужева-Рюмина сказано было об утверждении народного выбора, а вскоре даны были и указы правительствующему сенату и государственной иностранной коллегии, в ведомстве которой всегда Малороссия состояла, об оном утверждении и чтобы гетману иметь впред место с генерал-фельдмаршалами и считаться между оными по старшинству с пожалования в чин, а великороссийских членов бывших у дел малороссийских, тогда же выслать.
Гетман граф Разумовский в 1751 году получил на достоинство свое высочайшую грамоту в тех точно выражениях, какова была дана Скоропадскому, и 29-го июня того года имел он торжественный въезд свой в город Глухов, где приняли его с подобающими почестьми собравшиесь завременно духовного и мирского звания чины, и все малороссийские полки, коим в 1-й день июля публично прочтена высочайшая грамота, с салютациею и троекратною пальбою от войска, бывшего в параде, и от главной артиллерии из пушек. Между тем поднесены и вручены гетману клейноды войсковые и национальные, с приличными обрядами и церемониями, а кончилось торжество парадным шествием в соборную церковь и пением в ней литургии и благодарственного богу молебствия. После чего начались пирования, приготовленные для чиновников во дворце гетманском, а для войска в их лагерях, и сие продолжалось на кошт гетманский и частию на счет скарбовый. При отпуске в домы чиновников и войска объявлена им от гетмана благодарность его за выбор и почести, ему оказанные, и что он посетит их и отвизитует скоро в полковых жилищах, и будет советоваться с ними о поправке общих нужд и недостатков и о введении полезного. Старшине же генеральной объявлено при том собираться к переводу резиденции гетманской и всего малороссийского трибунала в город Батурин, в котором на тот конец велено от двора митрополиту киевскому освятить со всем малороссийским духовным собором прежнее городовое место, опустошенное и превращенное в могилу генералом Меньшиковым в шведскую руину, где впоследствии и построено несколько домов и обширный дворец гетманский великим национальным иждивением, а работниками козацкими. Гетман действительно в 1752 году объехал все малороссийские полковые и знатнейшие сотенные города и имел везде встречи и радостные приемы от собиравшихся в них чинов, войска и народа. Вся, кажется, Малороссия тогда была в движении и все в ней ликовало, отправляя приемы и проводы, оканчивавшиесь увеселительными пиршествами. Один только случай смутил сии народные торжества, случай, конечно, обыкновенный, но молвою народною иначе протолкованный. Когда гетман, бывши в Чернигове, объезжал верхом со многочисленною свитою все городовые укрепления, то подле главного крепостного бастиона при церкви св. Екатерины сорвал с него вихрь голубую ленту ордена св. апостола Андрея, но подхватил ее, не допустя до земли, советник гетманский и любимец его Григорий Николаевич Теплов, который стал было налагать ее на прежнее место, но гетман, принявши от него и свернувши, положил в свой карман. Возшумевший тогда народ выводил о сем приключении разные толки свои и нелепости, то о гетмане, то о его советнике, и сие даже дошло, до знания самой матери гетманской, которая старуха, быв тоже века старого, уговаривала несколько раз сына своего удалить от себя Теплова, или вовсе не принимать его советов, предсказывая неизбежные ему несчастия от..сего советника и его советов.
Императрица Елисавета, всегда благодетельствуя малороссийскому народу, осчастливила его найпаче в 1755 году уничтожением тягостных и затруднительных внутренних сборов, наложенных прежними правительствами. Издревле по привилегиям и правам народ сей пребывал свободен от всех таковых налогов; но некоторые из президентов правительственных, каковы были Леонтьев и ему подобные, под видом воинских надобностей в бывшие походы завели разные сборы, зависевшие от поставленных ими приставов и откупщиков, как то: покуховное, скатное, поковшовное и всякое другое, меровое и весовое, мытничество, под титулом индукты и эвекты бывшее, которые в общественных промыслах стесняли и затрудняли народ до крайности и оттого торговля в Малороссии была в самом худом состоянии, а к большему ее стеснению учреждены были на великороссийской границе таможни, и взаимные продукты подвергались отяготительному платежу пошлин. А вместо того имела Малороссия свободный ввоз чужестранных товаров, на кои пошлина положена была без дальнего разбора, по надобности и прихоти. То же самое в рассуждении вывоза в чужий край товаров и продуктов происходило. Императрица обрадовала народ при сложении упомянутых внутренних сборов, разрешая при том свободный торг между Малою и Великою Россиею и распространяя полезные учреждения на внешнюю торговлю, из доходов которой сделано удовлетворение гетману и скарбу малороссийскому.
В открывшуюсь с Пруссиею войну17, вспомогательную для союзницы российской, Марии-Терезии, императрицы римской, в 1756 году наряжено в тот поход малороссийских реестровых Козаков 5000 да компанейских 1000 с приличною артиллериею, а к ним начальниками определены генеральный есаул Яков Дамьянович Якубович, полковник прилуцкий Галаган и обозные старшины, полковые и сотенные, сколько их по числу войска надобно было. Корпус сей командирован разновременно 4-мя отделениями: два из них пригнали в армию 10 600 волов; а два привели до 6000 лошадей, собранных в Малороссии. И войска сии были при баталии Эгерсдорфской и на других сражениях 7-мь лет, а воротились по окончании войны в двух мундирах и вооружениях: одни в гусарских, а другие в чугуевских. И сие значит, что они, за убылью гусар и чугуевских козаков, сформированы были и служили на место тех войск, кои набирались обыкновенно из вольниц, и оттого часто убывали и уничтожались. Сверх сих войск набрано было в начале сей войны 8 000 погонщиков из мещан и посполитых малороссийских наряженных, кои, быв отправлены к армии в Пруссию, размещены тамо по полкам в солдаты, фурщики и денщики и по окончании войны воротились оттоль очень немногие, а больше их померло и искалечено. Произошло же сие не от климата или воздуха, который в Германии и Пруссии нарочито здоровый, но по худому содержанию сих людей начальниками, а паче их инспекториею, кои, считая их наряду лопарей и камчадалов, вгоняли их в чахотки или ипохондрии за одно свое наречие и что они не скоро понимали выговаривать тогдашние преизящные речения: намнясь и намедни и придомков их, ушь и кабыш.
Гетман Разумовский во время правления своего часто езживал со всем домом своим в Петербург и больше тамо проживал у брата своего рейс-графа Алексея Григорьевича Разумовского18. Правление же Малороссии поручал генеральным старшинам и в нем расширил он суд генеральный, прибавив к нему 10 депутатов, выбранных из шляхетства и восстановив его по-прежнему в право трибунальнеє, а в полковых жилищах восстановил и учредил 20 повитов и в них суды земские, и градские, и подкоморские, оставив в сотенных правлениях одни словесные разборы между козаками о маловажных их спорах. Земские же и градские дела их предоставил разбору судов ПОБИТОВЫХ наряду чиновной шляхты, в числе которой и они вмещались на точных основаниях стародавних их привилегий и договоров, по которым все справы их производились и вершились по артикулам, для шляхетства узаконенным без всякой для них отмены, ибо других им прав изобретено еще не было, да и самая польская шляхта, оставшаясь по договорным статьям в протекции войска, не дерзала еще присвоить их себе одной, лишая того козаков, своих протекторов. Шляхта сия ежедневно почти умножалась новыми выходцами из музыкантов, мастеровых и панских служителей, которым никакого разбора здесь не было, а когда кто покажется из Польши, то уже и шляхтич, как бы он был избранного рода левитского от древних иудеев.
Частыми поездками в Петербурге приобрел гетман в собственное и наследственное владение города Батурин и Почеп с их уездами да волости Шептаковскую и Бакланскую, бывшие ранговые или столовые гетманские. Они пожалованы ему в вечность в 1760 году, и молва народная, пронесшая вдруг от одного края Малороссии до другого, сочинила о сем пожаловании разные толки. Одни говорили, что гетмана впредь уже не будет, а кончится сие иераршество на Разумовском, другие же доказывали, что оно утвердится в потомстве его родовитом и будет вместо избирательного гетманства наследственное герцогство Малороссийское по примеру древних, в ней бывших, наследных княжеств. Последнее мнение стало было выходить наружу. По прошествии 3 лет сочинена была просьба к императрице от лица всей Малороссии с прошением непременного гетманства в потомстве Разумовского и с показанием тому причин, крайне оскорбительных для самых просителей и их потомства. В ней без пощады озлослов-лены и обмараны были прежде бывшие правители и подчиненные малороссийские, живые и мертвые. Просьба сия значила вместе приговор и декрет на злостные поступки малороссиян, о которых двадцать девять их тридесятых долей ничего того не знали, но увлечены стали силою в ненавистные пороки и в то, что называется: “От уст ваших сужу вас”. Сочинение сие было дело рук известного гетманского фаворита, почитавшогось иногда и ментором его. Другая рука, а паче гражданина природного, задрожала бы от первых почерков, так хульных и злобных на Малороссию, но тот питомец ее во всей точности исполнил пророческие и царские слова: “Иже яша хлебы моя, возвеличиша на мя запинания”. Как бы то им было, но собранные в Глухов из всей Малороссии чиновники и шляхетство таковой просьбы не подписали, и сколько ни были они обольщаемы, обнадеживаемы и, так сказать, обаяны приемами и великолепиями, почти царственными, однако по одиночке и по ночам разбежались все они из Глухова. Вслед за ними посыпаны были в попиты и сотни нарочитые чиновники для подписов на той же просьбе. Но собранные в них чиновники и знатные козаки не обинуясь, сказали сим посланцам, что они такую нелепую просьбу и выдумку почитают весьма противною их правилам, привилегиям и самому рассудку и никогда на нее не согласятся. Впоследствии отплатил, говорят, гетман неудовольствие свое малороссиянам самою жестокою сатирою: он в просьбе своей аттестовал их монархине самыми коварными, злостными и подлыми людьми и тем поблагодарил им за свое гетманство. А сличая благодарность сию с благодарностью славного оного гетмана, Зиновия Хмельницкого, сего великого политика, великого вождя и удивительного воина, можно посудить и почудиться о веках и нравах прошедших и настоящих, и видеть, что в них благодетельнее и просвещеннее и что мрачно и грубо. Гетман граф Разумовский в последних числах октября месяца 1761 года отозван ко двору в Петербург, а в Малороссии для правления дел оставил обозного генерального Семена Васильевича Кочубея, подскарбия Василия Андреевича Гудовича, писаря Андрея Яковлевича Безбородька и есаула Ивана Тимофеевича Журавку. 25 декабря сего года скончалась императрица Елисавета Петровна и кончила собою знатный век для Малороссии, в которой царствование ее таковым почиталось и всегда почитается.
На престол императорский вступил племянник ее Петр III. Для возвещения о том и приведения к присяге чинов и войска прислан был в Малороссию действительный камергер Петр Кириллович Нарышкин, которого во всех малороссийских городах принимали с воинскими почестями, иллюминациями и пальбою из пушек и мортир, а он публиковал посольство свое и читал манифест торжественно в собраниях и соборных церквах с молебствиями. К присяге приводимы были чиновники и козаки, служащие и отставные, и их мужеского пола дети от 7-летнего возраста, а из городовых жителей одни их урядники и начальники, до посполитого же народа сие не касалось. Посланнику оному при окончании его комиссии и после приемов и угощений подносимы были во всех полках и городах нарочитые подарки денежные и хорошими вещами, а в Глухове от дома гетманского поднесен перстень с бриллиантами в 3000 рублей. Все же подарки малороссийские оценены до 200000 рублей, но оные учинены весьма доброхотно и прием их угождал и увеселял народ.
1 Косинський Федір – мається на увазі Криштоф Косинський (див. примітки до літопису Грабянки).
2 … дни Нерона и Калигулы… – час правління римських імператорів Нерона (54-68 pp. н. е.) і Калігули (37-41 pp. н. е.), які уславилися своєю жорстокістю.
3 Климент VIII – римський папа у 1592-1605 pp. За його правління здійснена Брестська церковна унія 1596 p., насильне об’єднання православної церкви України і Білорусії з католицькою церквою, за допомогою якого польські феодали та католицьке духівництво сподівалися спольщити український і білоруський народи, розірвати їхні зв’язки з братнім російським народом та зміцнити своє панування на Україні і в Білорусії.
4 Вагнер Даніель Ернест (1739-1800) – польський історик, професор Лейпцігського університету, автор праці “Загальна всесвітня історія” (Лейпціг, 1775), перша частина якої присвячена історії Польщі.
5 … возобновил в нем… древнюю Киевскую Академию, заведенную со времен последнего крещения России… – Автор “Истории русов” допускає явний анахронізм. Про існування вищої школи на зразок Київської академії в період заведення християнства на Русі нема ніяких даних. Києво-Могилянська колегія була заснована у 1632 р. внаслідок об’єднання Київської братської школи (заснована 1615 р.) з Лаврською школою (заснована 1631 р.). У 1701 р. вона одержала статус академії.
6 Трясило (Федорович) Тарас – гетьман нереєстрового козацтва, керівник селянсько-козацьких повстань проти шляхетської Польщі у 30-х роках XVII ст.
7 Павлюга (Павлюк, Бут) Павло Махнович (р. н. невід. – 1638) – гетьман нереєстрового запорізького козацтва, керівник селянсько-козацького повстання на Україні в 1637 р. проти польсько-шляхетського гніту. Після розгрому повстанців страчений у Варшаві.
8 Остряниця (Острянин) Яків (р. н. невід. – 1641) – один з керівників селянсько-козацького повстання 1638 р., гетьман нереєстрового козацтва. Вбитий козаками під час заворушення проти козацької старшини у Чугуєві.
9 Meншиков Олександр Данилович (1673 – 1729) – російський військовий і політичний діяч, сподвижник Петра І. У 1708 – 1709 pp. вів воєнні дії на Україні проти шведів. Мав земельні володіння на Україні.
10 Голіцин Михайло Михайлович (1675 – 1730) – російський військовий діяч, генерал-фельдмаршал. У 1723-1728 pp. командував військами на Україні.
11 Полуботок Павло Михайлович (бл. 1660 – 1724) – чернігівський полковник, наказний гетьман Лівобережної України 1722 – 1724рр. Був одним з найбагатших українських феодалів. Виражаючи волю козацької старшини, невдоволеної заходами царизму, спрямованими на обмеження політичної автономії Лівобережної України, Полуботок звернувся до царського уряду з проханням скасувати заборону виборів гетьмана та ліквідувати Малоросійську колегію. Звинувачений у сепаратизмі, Полуботок за наказом Петра 1 був ув’язнений у Петропавловській фортеці, де й помер.
12 Вельямінов Степан Лукич – бригадир, президент Малоросійської колегії, заснованої у 1722 р. Петром 1 у Глухові. Уславився своїми службовими зловживаннями. 1726 р. відкликаний до Петербурга.
13 Румянцев (Задунайський) Петро Олександрович (1725 – 1796) – російський полководець, генерал-фельдмаршал. З 1764 р. президент 2-ї Малоросійської колегії, генерал-губернатор Малоросії. Під час російсько-турецької війни 1768 – 1774 pp. командував російською армією, яка розгромила турецькі війська.
14 Леонтьєв Михайло Іванович (помер 1753 р.) – російський військовий діяч, учасник російсько-турецької війни 1735 – 1739 pp., київський генерал-губернатор.
15 Бірон Ернст Йоганн (1690 – 1772) – фаворит імператриці Анни Іванівни, ім’ям якого названо реакційний режим Росії в 30 – 40-х роках XVIII ст. Для біронівщини було характерним засилля іноземців, загальна підозріливість, переслідування невдоволених.
16 Розумовський – Кирило Григорович (1728 – 1803) – останній гетьман Лівобережної України у 1750 – 1764 pp., граф. Після скасування гетьманства – генерал-фельдмаршал. Будучи гетьманом, допомагав козацькій старшині закріпачувати селянство, запровадив станові старшинські суди.
17 В открывшуюсь с Пруссиею войну… – Йдеться про Семилітню войну 1756 – 1763 pp. між Австрією, Францією, Росією, Іспанією, Швецією, з одного боку, і Пруссією, Великобританією і Португалією – з другого.
18 Розумовський Олексій Григорович (1709 – 1771) – фаворит імператриці Єлизавети Петрівни, граф, генерал-фельдмаршал. Походив з українських козаків. Сприяв відновленню гетьманства на Україні.