Идеалы фамусовской Москвы
Прошедшего житья
Подлейшие черты.
А. С. Грибоедов
У каждого времени свои приметы и свои песни. Наверное, не бывает такой эпохи, о которой кто-то не вспоминал бы с сожалением и умилением: “Вот как в наше время… ” Но одно дело – вспоминать о дыхании свободы или о святом ощущении единства, общего всенародного подъема перед лицом общей опасности, другое – защищать с пеной у рта косность и мракобесие, невежество и лицемерие, попрание человеческого достоинства, вводя это в закон. Понятно, когда это делает “верхушка”: зачем
Что же хочет видеть незыблемым, неизменным фамусовская Москва? Что, по мнению московской дворянской элиты первой четверти XIX века, является главным достоинством человека? Богатство. Деньги и положение в обществе. Связи. Но больше всего – деньги, любым путем. Посмотрите, сколько фраз-доказательств этому разбросано по всей комедии:
Кто беден, тот тебе не пара
Это забота о счастье собственной дочери;
Желал бы зятя он с
А при звездах не все богаты, между нами;
Ну, разумеется, к тому б
И деньги, чтоб пожить, чтоб мог давать он балы;
Вот, например, полковник Скалозуб:
И золотой мешок, и метит в генералы
Это опять-таки рассуждения о возможном женихе;
… Кто перед всеми знал почет?
Максим Петрович! Шутка!
В чины выводит кто и пенсии дает?
Максим Петрович. Да! Вы нынешние,
Нутка!
Это об идеале придворного, который благодаря своему подобострастию и подхалимству устроился поближе к распределению благ, в том числе и финансовых.
Не эти ли грабительством богаты?
Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,
Великолепные соорудя палаты,
Где разливаются в пирах и в мотовстве –
Это о жизни “верхушки” общества, о достижении ими материальных и прочих благ; Чацкий за грабительство обвиняет, а кто-то другой, может, “великолепным палатам” завидует.
… Он жалости достоин;
Был острый человек, имел душ сотни три.
Четыре
Три, сударь.
Четыреста.
Нет! Триста.
В моем календаре…
Все врут календари.
Как раз четыреста, ох! спорить голосиста!
Нет, триста! – уж чужих имений мне не знать!
Четыреста, прошу понять.
Нет! Триста, триста, триста.
Из этого спора видно, что имущественное положение человека – единственное, что волнует это общество, а также то, что бедного, имеющего мало душ, вообще никто б не пожалел. Способ, приносящий деньги, дающий положение, не обсуждается, ибо победителей не судят.
Знаменитый Максим Петрович, который “на золоте едал” и имел
Сто человек к услугам,
Когда же надо подслужиться,
И он сгибался в перегиб.
Обратим внимание на слово “подслужиться” – именно на приставку под-: это что-то среднее между “прислужиться” и “подлизаться”. Из смешного, в общем-то, неблаговидного эпизода вырастает случайная выгода – и умелое использование этого ставят в заслугу:
Привстал, оправился, хотел отдать поклон,
Упал вдругорядь – уж нарочно,
А хохот пуще, он и в третий так же точно.
А? как по-вашему? По-нашему – смышлен.
Упал он больно, встал здорово.
Зато, бывало, в вист кто чаще приглашен,
Кто слышит при дворе приветливое слово?
Максим Петрович!
Никто не осуждает не очень приглядные попытки Репетилова продвинуться по службе – лишь сетуют на его просчет:
По статской я служил, тогда
Барон фон Клоц в министры метил,
А я
К нему в зятья.
Шел напрямик без дальней думы,
С его женой и с ним пускался в реверси,
Ему и ей такие суммы
Спустил, что боже упаси!
Он на Фонтанке жил, я возле дом построил,
С колоннами! Огромный! Сколько стоил!
Женился наконец на дочери его,
Приданого взял – шиш, по службе ничего…
Поэтому варварское распоряжение своими крепостными – законным имуществом – возмущает только Чацкого:
То Нестор негодяев знатных,
Толпою окруженный слуг;
Усердствуя, они в часы вина и драки
И честь и жизнь его не раз спасали: вдруг
На них он выменял борзые три собаки!!!
… Сам погружен умом в Зефирах и Амурах,
Заставил всю Москву дивиться их красе!
Но должников не согласил к отсрочке:
Амуры и Зефиры все
Распроданы поодиночке!!!
Старый мир для достижения богатства и высокой должности ценит протекцию – в любое время и в любом виде:
Для замыслов каких-то непонятных
Детей возили на поклон…
Для упрочения связей Чацкому советуют съездить к “вздорной”
Татьяне Юрьевне, потому что
Чиновные и должностные
Все ей друзья и все родные, обратить внимание на “пустейшего человека из самых бестолковых ” Фому Фомича, который при трех министрах был начальник отделенья, а главное – не высовываться с собственным мнением, ибо главные “таланты” для начальства – “умеренность и аккуратность”. Вполне логично при этом поведение Молчалина, уделяющего много внимания старухе Хлестовой:
То моську вовремя погладит,
То впору карточку вотрет,
И делающего вид, что влюблен в Софью:
В угодность дочери такого человека,
Который кормит и поит,
А иногда и чином подарит…
Закосневшие в своих взглядах, черпающие сужденья “из забытых газет Времен Очаковских и покоренья Крыма”, они пытаются перенять европейский внешний блеск и лоск. В результате – “ни звука русского, ни русского лица”, “смешенье языков французского с нижегородским”, “нечистый этот дух пустого, рабского, слепого подражанья”.
Набрав
Учителей полки,
Числом поболее, ценою подешевле,
Они гонят взашей самообразование и науку. Чего стоит родственник
Фамусова,
… книгам враг,
В ученый комитет который поселился
И с криком требовал присяг,
Чтоб грамоте никто не знал и не учился!
Интересен и рассказ Скалозуба о проекте
Насчет лицеев, школ, гимназий;
Там будут лишь учить по-нашему: раз, два,
А книги сократят так: для больших оказий.
“Ученье – вот чума”, – лаконично и строго подводит итог Фамусов, советуя: “Забрать все книги бы да сжечь”. Мы видим и мечту “добровольного цензора” Загорецкого – обкорнать имеющиеся книги, выбросив из них все неугодное существующему порядку вещей:
На басни бы налег; ох! Басни – смерть моя!
Насмешки вечные над львами! Над орлами!
Кто что ни говори:
Хотя животные, а все-таки цари!
У фамусовского общества выработался авторитарный стиль поведения: речи с апломбом, советы, навязывание своей воли. Пример тому – супружеская жизнь бедного Платона Михайловича, попавшего под каблук жены и вынужденного кардинально изменить образ жизни:
Бал вещь хорошая, неволя-то горька;
И кто жениться нас неволит!
Грибоедов искусно обыгрывает два синтаксически схожих фрагмента комедии, чтобы мы смогли себя представить весь ужас подлинного житья и мышления Платона Михайловича. Не правда ли, занимательная параллель:
Ваш шпиц – прелестный шпиц…
И
Мой муж – прелестный муж?
Более того, Чацкий отметит типичность подобного явления: Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей – Высокий идеал московских всех мужей. Исчезли принципы – какое дело, каким образом достигнуто богатство и положение – важен результат. Обесценены чувства – была бы выгода и внешний блеск. Человеческое достоинство? Да о чем вы говорите? В каких единицах его измеряют, с чем его едят?
Главное – не допустить никаких новых веяний, никаких кардинальных перемен, сохранив все старое, обветшалое, привычное. Очень удобное для таких душ, умеющих приспособиться к любому человеку и любому строю, который можно приспособить к себе.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)
Характеристика твору дім на горі.