Раздумья о судьбах родины (по поэме А. Блока “Двенадцать”)
Существует мнение, что каждый писатель, сколько бы ни создал за свою жизнь, в сущности все время пишет одно и то же единственное произведение, образно говоря – “книгу жизни”. И последняя точка в конце последнего произведения одновременно является и последней точкой в этой “книге”. Финально-обобщающее творение Александра Блока – известная поэма “Двенадцать”. Может быть, даже – печально известная, ведь она “подарила” автору множество врагов по обе стороны идеологических баррикад.
История поэмы драматична: на
Только в одном пункте можно признать бесспорность официальной трактовки произведения: поэт действительно не оставляет никаких сомнений в том, что старый мир достоин разрушения, и повторять аргументы в пользу этого тезиса нет никакой необходимости. Но что касается мира нового, то этот аспект в старые схемы уже не укладывается. Сложным и противоречивым было отношение поэта к родине. В одном из стихотворений он признался, что испытывает “и страсть, и ненависть к отчизне”. Родина у Блока несколько необычна: она таинственна, “с болотами, и журавлями, и с мутным взором колдуна “. Такой Россию мы не встречали ни у одного писателя. Блок, как и многие до него, обращается к прошлому, но эта история – плод интеллекта автора – азиатская:
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь – стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
В прошлом Руси поэт ищет ответ на то, что ждет его родину в будущем. Он верит в свою отчизну, верит в ее возрождение и не отделяет себя от родины:
Но не страшен, невеста, Россия,
Голос каменных песен твоих.
Следовательно, появление в поэме “Двенадцать” пролетарской России закономерно. В одном из последних стихотворений (1914), посвященных России, Блок показывает родину такой, какой ее многие не принимали и проклинали: это Россия, грешившая “бесстыдно ” и “непробудно”, Россия ханжеская, Россия “темного царства “. Блок видит ее такой и такую же любит, ибо верит в нее, хотя и предчувствует страшные потрясения. Для Блока окружающий его мир страшен, он наполнен непроглядным ужасом жизни. И будущее для поэта – это не “солнечный край непочатый” Маяковского. Русский бесприютный храм сменяет новый, построенный на крови. Будущее – трагично, оно сулит пожары и мятежи. Это возмездие старому миру, и его следует принять, но в этом будущем нет места лирическому герою Блока: Пусть заменят нас новые люди. Жизнь проходит мимо:
Что делать! Мы путь расчищаем
Для наших далеких сынов!
И этот новый мир, где нет места герою А. Блока, ассоциируется у поэта с Царствием Божим:
Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят царствие твое.
Живя в ожидании возмездия за жизнь в страшном мире, видя это возмездие в кровавых отсветах пожаров и мятежей, Блок воспринял Октябрьскую революцию – революцию солдат и рабочих – как закономерное явление. Она не была для него неожиданностью, он видел ее разрушительную силу, понимал, что она несет гибель, однако в своих стихах сам поэт давно вынес приговор этому миру и людям, населяющим его. Двенадцать – это те, кто должен нести миру свободу, счастье и справедливость. А что несут двенадцать красногвардейцев Блока, идущие “без креста”, “мерно”, “державным шагом”, “держа винтовки”, стреляя “в Святую Русь”, раздувая “мировой пожар в крови”, все “вперед, вперед за кровавым флагом”? Как стыкуются их идеалы с реальной, непридуманной окружающей действительностью? Жизнь, несмотря на революцию, продолжается: кто-то любит, кто-то кому-то изменяет; человек даже в периоды социальных катаклизмов остается человеком со всеми своими достоинствами и недостатками. Только что за дело двенадцати до тех, кто путается у них под ногами, не понимая величия и ответственности момента и мешая “державно” двигаться вперед!
Свершается акт исторически справедливый – рушится старый мир. Но что идет ему на смену? Мир еще большего насилия? Да, борьба нового со старым без насилия не обходится: “насилие – это повивальная бабка истории”, “революция – это не прогулка по Невскому проспекту”, и поэтому нельзя гладить по головкам, а надо по ним “бить, бить”. Но в поэме А. Блока врагов практически нет. Ну, в самом деле, разве так уж опасен “пес голодный “? Да его не то что винтовкой – палкой отогнать можно, а если попробовать накормить, так он, может быть, и в ласковую верную дворнягу превратится. Или Катька, гулящая девка, неужели она представляет серьезную угрозу диктатуре пролетариата? Конечно, представляет! “Рабочий народ” “… вдаль идет державным шагом… “, а Катька позволяет себе сиюминутные развлечения, да при этом еще и не пешком ходит, а на “лихаче” раскатывает! Вот, видите: “неугомонный не дремлет враг”, так что “революционный держите шаг”, и чтобы не было никаких соблазнов – “взводи курок “! Три раза звучит призыв к бдительности в поэме, по два раза он провозглашается после описания событий, связанных с убийством Катьки. Случайно? У такого поэта, как Блок?!
В поэме “Двенадцать” соединилось практически все, связанное с осмыслением пути развития России, ибо Блок был певцом не только Прекрасной Дамы, чего часто не замечали его современники. Приговор старому миру воплощен в образе шелудивого пса. Для выражения своих чувств поэт использует такие ключевые слова: скука, гибель, черный, злоба, – объединяя их с доминантами кровь и пожар.
Блок был убежден, что в мировом пожаре погибнет “страшный мир”, что “пожар в крови” (революция) – то пламя, через которое человек очистится, лишится своей скверны. Наверное, поэтому в конце поэмы и появляется впереди отряда красногвардейцев, перед тем оправдавших убийство и явно напоминавших уголовников (“на спину б надо бубновый туз”), Иисус Христос, неожиданный для многих (долгое время в советских изданиях словосочетание “Иисус Христос” заменялось на “впереди идет матрос”), в том числе и для Блока.
Иисус Христос символизирует в этой поэме не церковь и даже не христианство, а начало Нового Времени, в котором мытари и блудницы станут праведниками, потому что Сын Божий Христос – надежда грешников. Блок верил, что пожар революции, уничтожая страшный старый мир, спасет, вернет человека. Но именно этого и не случилось. Пожар не может быть избирательным. Он уничтожает все: и плохое, и хорошее. И Александр Блок это понял раньше других. Потому, наверное, и замолчал. Он не воспринимал русскую революцию с политической точки зрения. К нему с полным основанием можно отнести слова Н. Бердяева, писавшего: “Достоевский обнаружил, что русская революционность есть феномен метафизический и религиозный, а не политический и социальный”. Отсюда и призыв Блока к русской интеллигенции слушать “музыку революции”. Позже эту музыку не слышал и сам поэт. Дальше “Двенадцати” идти было некуда. Жизнь потеряла свой смысл. И поэт умирает, хотя врачи и не предвидели летального исхода. Среди многих некрологов, посвященных Блоку, был один, несколько неожиданный. Он принадлежал перу Маяковского, который поставил верный “диагноз”: “Я слушал его в мае этого года в Москве: в полупустом зале, молчавшем кладбищем, он тихо и грустно читал строки о цыганском пении, о любви, о Прекрасной Даме, – дальше дороги не было. Дальше смерть. И она пришла”. В “книге жизни” А. Блока была поставлена последняя точка.
Трагедія маленької людини в шинель.